— Весьма вдохновляет, что ты не ломала компьютер и не вжарила мне головой в живот, но свои страхи я уважаю… Делай со мной что хочешь, бей, принуждай к сожительству — против этого я меньше всего возражаю — но я не понимаю, как одновременно три системы счисления могут врать одинаково. Ведь ниоткуда взявшийся “тренажер” тут ни причем.
— Системы счисления не врут, врет пространство в котором мы движемся.
— Да, Колумб тоже ехал в Индию, а попал в Америку, но он-то не просыхал всю дорогу. В наших полужидких мозгах может быть вранье, в машинах разлад, однако пространство — извините, нечего на него поклеп возводить. Речь ведь идет не о каком-то плюгавеньком аномальненьком кусочке почвы. Еще понимаю, перлись бы мы через вселенную, сжирая парсек за парсеком, пролетая со свистом мимо черных дыр и жирных пятен… Я уважаю пространство и рассчитываю на ответное уважение с его стороны. По-крайней мере, на этой плюгавенькой планете.
Между прочим, я даже не знал, какое объяснение хочу от нее услышать. Первый раз в жизни такое, спина запотела из-за стрессовых гормонов. Пожалуй, мне сейчас больше всего хотелось лежать пьяной мордой в винегрете, где-нибудь в Васино.
— Тем не менее, девиация есть,— отчеканила неумолимая Шошана. — Несколько раз я пыталась в рамках системы симметрий подобрать такой курс, чтобы выбраться из нее. Но все без толку покамест. Оттого и не хотела тебя пугать. А теперь проверяй расчеты,— распечатка белой птицей пронеслась рядом с моим ухом. — Время, потраченное на движение, становится ничем, оно словно сжирается пространством, делается дополнительным его измерением!
Впервые я видел Шошану, искренне растерянной или, может, потерянной, отчего у нее появились крупицы женской привлекательности. Не побоюсь даже таких слов — звездинки сексуальности. Да, допекло ее подлое пространство.
— Ну, будет тебе, Шошка. Если я правильно тебя понял — что-что, а старость с маразмом и прочие нехорошие проявления времени нам здесь не угрожают корявой клюкой. Пространство их быстренько харчит. А вот на прежнем пути кто-то непременно с помощью бомбежек и артобстрелов довел бы нас не только до маразма, но и до летального исхода. Не дрейфь, с пространством как-нибудь разберемся. Может, чтобы двигаться вперед, надо, например, ехать влево.
— Разберешься с ним. Это означает изменение физики на каком-то очень глубоком уровне,— тон фемки стал совсем плаксивым.
— Глубже атомарного уровня?
— Не ерунди, мент.
— Я не мент, а страж порядка со слегка засохшим менталитетом. Ну так что, глубже элементарных частиц и волн?
— Само собой.
— И субнуклонов.
— Спрашиваешь, лейтенант. Это — ПРЕДМАТЕРИАЛЬНЫЙ уровень, понял. Мистикофизики называют его уровнем тонких энергий или протогенов. Оттуда прорастают все остальные уровни. И субнуклоновый, и атомарный, которые уже определяют свойства пространства-времени…
— Постой-ка, я кажется угадал. В здешних краях из-за некой херни на предматериальном уровне произрастает нечто вполне материальное, однако не наше, чуждое как простому человеку, так и простому булыжнику. Поэтому континуум и не балует нас знакомыми свойствами. И растет здесь та самая “грибница”, на которую ты намекала в прошлой просветительской беседе. В разных аномальных зонах она уже показывала фокусы — устраивала материализации, дематериализации и телекинез, а здесь решила поводить нас за длинные носы. Ай да Тереха, ай да Пушкин, сукин сын — расчухал постреленок всю гнусность. Ну, Шошанка, включай теперь на полную мощь всю вашу фемскую организацию, самое время. Тебе, фемка дорогая, сдается мне, будет раздолье. Неужто вам, хваленым симметристам, не управиться с какой-то бестолковой растительностью!
Шошана резко отвернулась, что было опять-таки по-женски. Ура. Нравится ли Шошане это или нет, но в ней затеплилось из-за неудач что-то, приходящееся мне по вкусу.
Меж тем в меркурианской мгле появилось голубоватое свечение. Похожее на множество выпущенных невесть кем голубеньких ниточек. Бахрома, что ли? Кажется, я угадал — это кто-то показывает себя в рекламном свете. Ладно, пусть даже меркурианская тварь. Согласен быть Дуремаром.
Некая игривость, возможно предсмертная шипучесть настроения объяснялась тем, что не было мне жутко от этой рекламы, напротив, хотелось поскорее двигаться вперед, туда, где ниточек будет больше. Даже сердце сжималось от сладостного предчувствия, в чем я, конечно, не собирался признаваться. Но я видел невооруженным глазом, Шошана боится этой голубизны. И это меня сковывало. Прямо как сладострастника, которого таинственно манит женская попка, но при том страшится он вездесущего исполнительного листа.
Представьте себе, нормальные люди,— дальномер вам показывает, что расстояние до горизонта уменьшилось вдвое и бодро продолжает укорачиваться. Причем даже локаторы улавливают, как стягиваются и сокращаются предметы, которые мы недавно миновали — глыбы и скалы. И настает момент, когда на горизонте замечаем самих себя, причем невероятно разбухших. Мы рассматриваем это “невесть что” словно через огромадное двояковыпуклое стекло. Вездеход, похожий на “столовую” гору, а рядом с ним две фигурятины, в переложении на нормальный счет — километров пяти в высоту.
— Это напоминает мне картину “Старцы, подсматривающие за Сусанной”,— высказал я свое убогое мнение. — Мы, не в бреду будет сказано, наблюдаем самих себя. Только той поры, когда выходили починять первое левое колесо. Пространство, действительно, съело время. Обжорством этим прирастилось, растянулось и стало напоминать горшок или стакан. Коим мы уловлены, как мухи. В-общем, мы теперь заэкранированы со всех четырех сторон.