Но если все будут воровать — то воровать будет нечего: никто не работает. Включаются механизмы социальной саморегуляции: одни работают — другие воруют.

У вора есть в жизни два пути. Первый — быть пойманным, посаженным и убитым.

Второй: заставить честных людей продолжать работать и ему, вору, отдавать часть наработанного. Так вор становится рассудительным рэкетиром, и злой барон заботится о завтрашнем дне своих крестьян как дойных коров, и появляется государство.

Это теория. Нас же заботит практика. Практика такова, что все люди склонны к воровству.

Дай им только возможность, создай условия, убеди в полезности и правомерности этого занятия и обеспечь безнаказанность — и воровать начинают даже священники, договариваясь со своим Патроном об отпущении грехов.

Труд — это затратить усилия, чтобы получить нужные и желаемые товары, услуги, удовольствия.

Воровство — это присвоить чужие усилия для получения того же.

По сравнению со «средним честным» человеком «средний вор» сметлив, энергичен и храбр. У него больше энергии, чтобы стремиться к большему результату с меньшими личными затратами энергии. У него больше ума, чтобы придумать, как можно обойти закон и противодействие общества и присвоить себе чужой продукт. У него больше храбрости, чтобы рисковать и быть готовым столкнуться с гневом и противодействием общества.

То есть. Чем энергичнее человек — тем он в общем более честолюбив, самолюбив, эгоистичен и жаден. Та же энергия, которая распирает его и толкает в путь наверх, к карьере и свершениям — она же заставляет его при случае пренебречь законом и моралью и украсть. Ибо он стремится к максимальным действиям — а украсть миллиард это максимальное действие. Мелочь по карманам пусть тырят дворовые хулиганы — а вот украсть нефтяные прииски может только крупный человек.

Увы. Крупные люди почти всегда аморальны. Мораль, как и закон, подобна паутине — в ней запутывается слабый, но сильный ее рвет. Крупный и сильный человек, способный на государственные дела и годный на государственные посты — сильнее слабых людей испытывает искушение присвоить миллионы, дворцы, заводы и красавиц. Иметь! Владеть! Повелевать! Реализовывать свои возможности, стремиться к максимуму своей значительности.

Все мудрые правители отлично знали и учитывали в приближенных и подчиненных эту порочность натуры. А как же. Жизнь принадлежит победителям. Брать по чину. Сумей отобрать свое и сумей защитить свое. Сила — она тоже есть право. Умение завладеть и умение удерживать владеемое — в некоем смысле уже есть право на владение этим.

— Мы носим наше право на остриях мечей! — гордо заявил Бренн.

Храбрые и хвалимые древние воины собирались в поход, чтобы завладеть добром соседей. Причем табун скота можно было украсть и без боевого столкновения — все равно хорошо.

Полководцы античности обогащались в походах трофейным добром — и это было похвально и завидно. Марий, Сулла, Лукулл — стали баснословными богачами, ограбив завоеванные провинции; и никто не думал их порицать.

А вся пирамида рыцарей, баронов и вассалов под сеньорами Средневековья — была иерархией грабителей, легитимизацией воровства. Воин-бандит брал что хотел и «по понятиям» договаривался с другими воинами-бандитами и паханами.

Ближе к родной почве, говорите?

Что делали дружинники князей-рюриковичей? Грабили «по чину» местное население. Положенную долю отдай начальству, что-то — оставь смердам на прожитье и хозяйство, а в этом «валютном коридоре» — хватай добро и суй в мешки.

«Как терпел Петр ворюгу Алексашку?» Вот уж дурацкий вопрос. Алексашка дело царю делал — и с того дела сам кормился. Урывал много? Так ведь и исполнитель хороший и преданный.

О, как гомерически воровали екатерининские вельможи! Вот уж это были настоящие олигархи… Но — они с роста державы кормились, с расширения пределов, с хода реформ, с укрепления власти.

То есть. Мы к чему все гнем. Есть род особо крупного воровства, когда для него надобно работать на рост и крепость государства. Э?