И Юлька обрадовалась, засияла счастливой, неудержимой улыбкой: «Ой, все дыры и прорехи залатаю! Ой, все книги, на которые облизывалась, — мои!.. А… А… — и, уже смеясь над собой, себе же приказала: — Стоп! Рот закрой, раззява! Не грохнешь же все деньги сразу, растяни удовольствие!»

А выходя за порог, начала мучиться неразрешимым сомнением: «Если у Влада аванс такой, значит, остальные деньги будут крупнее. И альбом того художника я наконец куплю… И маме на день рождения тот костюмчик… Но ведь крупные в первый и в последний раз. Куплю вещь, а потом опять сидеть без денег? Может быть, ничего не покупать, а тратить по мелочи, ни в чём себе не отказывая? Впереди Новый год, другие праздники. Закупить подарки заранее, а там… А с другой стороны, моя школьная зарплата, если куплю крупные вещи, наподобие зимнего пальто и сапог, тоже неплохо будет выглядеть в качестве карманных денег…»

Юлька вышла на стартовую прямую между школой и домом счастливая и обескураженная, не в силах заставить себя не улыбаться. И только в кабинете счастливое выражение её лица сменилось чуть более близким к скептическому: «Ты разбежалась на эти деньги накупить всё, что душе угодно? А помнишь, как весной встретила бывшую математичку? Она-то за те же деньги искала себе хорошие сапоги, и не на рынке, а в хороших магазинах. А ты — пальто, сапоги… Скажи лучше — тёплый плащ и ботинки!»

Во внутренний монолог вмешалась Юлька-грубиянка: «А тебе ботинок мало? При твоей любви к ходьбе любая обувь у тебя летит мгновенно. Вспомни босоножки, на которые ты грохнула треть отпускных! Раскатала губища-то — ходить в них как минимум три года! И что? Ты в них и трёх месяцев не проходила! Купи хоть дешёвку, но новьё! А то потратишь зазря, потом сама же жалеть будешь об упущенной возможности — и мёрзнуть!» Юлька мысленно шутливо раскланялась перед собой, вернувшей на землю, а первый звонок вытеснил метания по столь непривычному поводу.

Урок за уроком Юлька пыталась проверить себя, не слишком ли велико напряжение рабочего ритма. Иногда забывала следить за собой, иногда вспоминала и в душе пожимала плечами: «Ничего особенного, но… Опять же: „Люди привыкают к головной боли, живут с нею, не замечая её, постоянно“. Цитатка с ног сбивает. Сходить к школьному психологу?»

В двенадцатом часу, посреди второго «окна», она закончила проверку тетрадей в пустом кабинете и загляделась на улицу, где серое пространство, высушенное ветром, ненадолго ожило под лучами мимолётно высунувшегося из-за туч солнца. «В конце концов, директриса недавно жаловалась, что мы мало обращаемся к нашему психологу со своими и ученическими проблемами… Надо сходить…»

… В двенадцатом часу Влад плавно встал из «лотоса» и направился на кухню. Для него ночь промелькнула незаметно. Лишь пристальному вниманию открылось бы, что бессонная ночь всё-таки оставила свой отпечаток на нём в виде запавших глаз.

Влад выпил стакан родниковой воды и вернулся в комнату. Одну комбинацию он нашёл. Огарки чёрных свечей он быстро поменял на новые свечи и зажёг их.

В этой комнате окон нет. В тёплом мерцании живого огня он расставил пентакли в необходимом порядке и начал работать над приведением их в действие. Вернувшись в первоначальную позу, Влад было застыл, но вовремя вспомнил, что надо связаться с одним из кружковцев.

— Добрый день, Алексей. Это Влад. Мне нужно, чтобы ближе к обеду ты заехал ко мне… Не сможешь? — доброжелательный голос Влада изменился, стал медлительным и тягучим: — Алексей, ближе к обеду, лучше всего в час дня, ты будешь у меня. Ты понял? Прекрасно. До встречи.

Он не дослушал виноватого ответа Алексея и положил телефонную трубку. Гипнотизирующие интонации им использовались крайне редко, но действовали отменно и безотказно на всех кружковцев. Кроме Юлии. Когда Влад начинал говорить таким тоном с нею, она недоумённо смотрела на неё, а потом проникновенно (учительница!) отвечала примерно так: «Влад, не обижайся, пожалуйста. Что же делать? Никак не получается. Давай в другой раз, ладно?» И он поневоле отступал.

От расставленных в нужной композиции пентаклей веяло ненавязчивым ожиданием. Влад сел на край ковра, немного в стороне от них, и неторопливо стал устанавливать с каждым ментальную связь. Когда все знаки настроились на него, Влад переплёл между собой незримые потоки энергии, тянувшиеся к нему слабо светящимися дорожками, видимыми только ему. Безразлично ощущая собственную бесплотность и уподобление знаковой энергии, Влад «услышал», как где-то в глубинах его самого всплыла и тихо растворилась человеческая мысль: «Я похож на паука, плетущего паутину…» На гладкой поверхности его бесстрастия мелькнула еле заметная рябь: Влада мысль позабавила.

… Ещё пол-урока. Юлька бездумно уставилась на улицу, на усыпляюще серый городской пейзаж. Ветер мотал пустые ветви деревьев, пытался поднять с земли тяжёлые грязные листья, упруго сталкивался с большими оконными стёклами школы, отчего в кабинете гулко отдавалось эхо пустоты. «К Владу бы сейчас, — мечтательно подумала Юлька и со смешком решила: — В каждой школе надо завести комнаты Влада: провёл учитель урок, помедитировал под руководством знающего человека — и айда домой успокоенный, нераздражённый, и на все домашние дела сил хватит…»

После быстрого стука в дверь на пороге появилась незнакомая молодая женщина в куртке-дутыше и в толстых спортивных штанах.

— Ага, нашла я тебя!

Она снова шагнула в коридор и внесла в кабинет огромную сумку, явно чем-то до отказа набитую. Дотащив сумку до доски, она весело сказала:

— Ты меня не помнишь? А я вот тебя помню хорошо! Ты была на пятом курсе филфака, а я на втором. Химфак. Студенческая весна — помнишь? Сначала на сцене репетировали вы, потом — наш курс. А потом вместе сидели, смотрели репетицию физвоса — обхохотались!

— Если честно — не помню, — призналась Юлька, терзаемая противоречивыми чувствами: хотелось и посидеть в покое и одиночестве, и поболтать о «старых» временах с общительной хохотушкой. Первое, кстати, перевешивало.

Женщина протянула ей ладонь.

— Не помнишь — так не помнишь! Я Люда. Ты ведь Юля?