I

Свет задрожал и начал медленно гаснуть, погружая в торжественный полумрак зал со старинными, украшенными причудливыми витыми орнаментами балкончиками и ложами, задрапированными напитанным пылью десятилетий или веков бархатом, увитым толстыми мягкими шнурами с золотыми кистями на концах.

Натянулся канат на видавшем виды вороте, и, сдаваясь под упорством покрытой мозолями ладони старика — хранителя сцены, вздрогнув, неспешно, с шуршанием (будто добрый сказочный великан распахнул полы длинной, до пят, мантии) поползли в стороны толстые пурпурные крылья древнего занавеса. Свет, скупым лучиком протянувшийся из ложи, выхватил у темноты небольшой кусочек дощатой авансцены у самого края пропасти — налитой чернотой оркестровой ямы.

Раздались аплодисменты — зал был полон ожидавшими начала спектакля зрителями.

Внезапно, словно бы из ниоткуда, в освещенном пятачке появилась высокая фигура в темном плаще. Человек поднял руку, и зрители, унимая биение сердец, послушно, как дети, сложили на коленях не успевшие еще потрудиться ладони.

— Все ли собрались? — очень низким баритоном спросил чародей (последнее не оставляло сомнений, — уже само то, как неизвестный появился на сцене, и его костюм — все выдавало в обладателе приятного голоса фокусника). — Ну что ж, — продолжил он, не дожидаясь ответа, — тогда… представление начинается!

Последнее слово артист произнес с особенным подъемом, наполнившим радостью сердца людей в зале. Всё они были в сером, кроме двоих — мужчины и женщины, облаченных в свободные простые белые рубахи.

Кем были эти двое? Врачующимися язычниками или жертвами, приготовленными для заклания? И что за представление обещал зрителям фокусник?

Свет на авансцене сделался ярче, и вот сначала только те, кто занял места в первых рядах партера и в ложах, в три яруса нависавших слева и справа перед оркестровой ямой, а потом и все прочие смогли лучше рассмотреть как черты лица, так и детали одежды мага. Сделались видными орлиный нос, тонкогубый рот, черные волосы, бледная, под влиянием освещения постоянно менявшая оттенки кожа.

Последнее добавляло артисту загадочности, придавало его лицу особое благородство. И уже приходило на ум, просилось на язык слово «магистр». Хотя ничего экстраординарного, ничего значительного и не произошло с момента появления на сцене человека, одетого в расшитый замысловатыми узорами камзол, короткие, заканчивавшиеся сразу под коленями штаны, светлые чулки и огромные тупоносые, так же как и весь прочий костюм, стилизованные под старину башмаки с огромными золотыми пряжками, усыпанными драгоценными камнями. Нет нужды говорить, что на голове у фокусника находился лихо заломленный набок бархатный берет с пером, свисала с плеч до самых скрипучих досок сцены тяжелая, расшитая загадочными символами мантия, полы которой чуть-чуть, едва заметно, подрагивали от сквознячка, неизменного обитателя любой сцены. На поясе у магистра висел короткий меч.

Молодая женщина — маленькая, изящная, светловолосая — прижалась к высокому, широкоплечему, очень мускулистому мужчине, обросшему длинной, жесткой рыжеватой бородой и длинными, спутанными, давно не чесанными темными волосами. Оба они чувствовали себя неуютно в зале, полном серых, безликих теней.

В глазах мужчины горел тревожный огонек. Человек повел носом, подобно зверю, обнюхивающему воздух, чтобы угадать, как можно скорее почуять в нем первые предвестники беды, и лицо его помрачнело. Эти двое чужаков в белом стояли вблизи скрывавшейся за бархатными шторками двустворчатой дубовой двери. Они, казалось, сомневались, не по ошибке ли попали сюда.

— Останемся, Cаша? — спросила женщина.

Мужчина взялся за бронзовую, замысловатого литья ручку и, повернув ее, толкнул дверь. Она оказалась запертой. Ни контролеров, ни билетеров (привычных с детства старушек с вкрадчивыми голосами) нигде видно не было. Между тем магистр сдержал слово, представление начиналось. Свет вновь начал гаснуть, оркестровая яма ожила, из нее холодным горным ручейком заструилась вкрадчивая мелодия.

— Хорошо бы убраться отсюда, Инга, — проговорил мужчина, чувствуя, как неудержимо манит подругу торжественная тишина зала и волшебная музыка, рождавшаяся в черной бездне. — Я никак не могу отделаться от чувства, что с нами случится нечто очень плохое.

Женщина встрепенулась, так как ощущала то же самое, однако она устала и ей не хотелось никуда уходить.

— Давай посидим чуть-чуть? — спросила Инга с надеждой. — Я вижу два свободных места… Мы все время бежим куда-то… Зачем?