- Твоя дщерь? - строго, но спокойно спросил он у нищенки.
- Моя, - безнадежно согласилась женщина. Спросила, как обругала: - ноги у ней, болезной, совсем не шевелятся. За что же, святитель, она ведь не сделала еще, ни хорошего, ни плохого?!
Андрея Георгиевича внимательно посмотрелся. В сумерках большого здания ему все время казалось, что на по людям ходили какие-то непонятные тени. И только теперь он понял – это не тени, а меняются людские ауры, или как там они называются. Вот и этой женщины и у ее дочери ауры волнуются и меняют цвет и вид. Ха, а нищенка права и не права. Малютка сама действительно ничего плохого не сделала, но из ауры матери наглядно переходили негативные последствия на дочь, и от этого ее аура заметно темнела и дурнела. С такой-то аурой не может быть хорошего здоровья.
Но нельзя же так младенцев наказывать! Он перекрестил ее, искренне жалея и стремясь перенести хотя бы часть плохой скорби и негатива на себя. Он сможет пережить, Бог весть! Эти его действия подействовали, аура девочки не просто очистилась, но и стала яркой, красочной, как и почти всех младенцев.
- Во имя и Бога, и Сына и Святого Духа, - еще раз перекрестил малютку Макурин, - встань дочь моя, ты не можешь так страдать!
Народ ахнул. Маленькая девочка, которая не то что ходить, шевелилась еле-еле, улыбнулась и довольно смело поднялась на колени и на руки. А потом, при помощи святого и на ноги.
Зато народ, окружающий их, рухнул на колени.
- Чудо, Чудо Божественное! - послышалось вокруг, - помилуй нас, грешных и убогих, пресвятой человек!
На этой волне Андрей Георгиевич, сам того не желая, строго сказал бестолковой и даже просто плохой матери:
- Дшерь твоя действительно ни в чем не виновата, а вот сама ты грешна. Очень сильно виновата перед Господом нашим Всемилостивым и людьми. Прелюбодеянием занималась, воровала, погубила немало душ. Не сама, правда, но очень, больше помогала проклятым душегубам. Господь такое не терпит и потому наказал и тебе саму и твою несчастную малолетнюю дочь!
- Позволь, святой отец, за эти грехи я ей здесь же оторву голову! - какой-то здоровенный мужик с фанатичным огнем в глазах решительно подошел к Макурину, чтобы убить не его, конечно, а глупую женщину, погрязшую в грехах.
«Такие вот и убивают с именем Бога в устах, - мелькнуло в голове у попаданца, - и ведь еще правдолюбом будет себя считать».
- Э-э-э, нет, - поспешил он отказаться, - такая смерть будет слишком легкой и не смеет все ее грехи. Ваше преподобие, - обратился он к стоящему рядом священнику – сотруднику Синода, - будет ли бедной женщине место в одном из дальних монастырей, чтобы там она отмолила все вины свои непотребные?
- Боюсь, что нет, - отрицательно покачал головой священник, брезгливо глядя на грязную нищенку.
«Явно не нравится, как женщина и как человек, - понял Макурин, - и денег у ней нет совершенно. Саму придется кормить».
Посмотрел на грешницу. Сломленная тяжелой жизнью и суровыми словами святого, она была готова ко всему – хоть к смерти, хоть к гибельной тяжелой жизни. Нет уж, ему это было не нужно. Он только хотел помочь маленькой девочке!
- Встань, дочь моя, -торжественно провозгласил Макурин, - дабы дочь твоя больше не болела и так не страдала, налагаю на тебя епитимью – шестьсот шестьдесят шесть месяцев ты будешь начинать день с молитвой Господу нашего, и оканчивать день ею же. И в промежуток между ними делать самую тяжелую, самую грязную работу. Жить и работать ты будешь в трактире, что у конца на Невском проспекте. И дочь свою возьмешь пока с собою. Потом посмотрю на тебя, как ты там и с Божьей помощью обратим тебя на истинный путь.
Андрей Георгиевич глянул на нее предостерегающе, напоследок перекрестил еще раз, как сказал «до свидания» и пошел дальше, в Собор.
Там-то и окончательно произошло событие, из-за которого император простого человека назвал бы дураком, а святого лишь пробуравил гневным взглядом.
У одного из действительных тайных советников Ртищевых, дальных родственников Романовых, умер единственный взрослый уже сын Петр. Зрелище это печальное, но обыденное и от этого никуда не денешься. Грустный родитель сей Аристарх Александрович погоревал немного, но решил отпеть в церкви и похоронить. А, коли родитель такого высокого класса, от отпевали умершего сына в самом Исаакиевском Соборе и вед процессу митрополит Санкт-Петербургский.