— А костыли почему?

— Бабушке нёс.

Старики-разбойники по завершении своего беспримерно-бесстрашно-безумно-безшабашного перелёта все хором угодили на две недели к Кашпировскому — нет, не мозги чинить, а восстанавливаться. Виданное ли дело — в семьдесят-восемьдесят лет устраивать над собой такие эксперименты! Получается, что-то большее, чем разум и рассудок, тут в ход пошло. Не голова решение принимала — сердце. Хоть и старенькое, изношенное, стучащее с перебоями — а поди-ка.

Как оклемались, бешбармаком отъелись — собрал их Пётр у себя. Анатолий Михайлович Кашпировский бурчал, двигая ушами на коротко подстриженной голове:

— Куда? Их бы на месяц хоть, у одного печёнка, у второго сердце — да у всех сердце…

— Анатолий Михайлович, сколько у них тех месяцев осталось! Вот первоочередные дела решат, и попробую уговорить ещё посетить твой «дивный уголок».

— Докторов слушают, когда кольнёт, а не когда они советы дают…

— Услышал. При первой возможности.

Документы уже делают, скоро полетят в Москву оформляться в граждане СССР. Получат страшные серые паспорта. «Денег нет». Так не меняй! А новые выдавай хоть уже красные. «С нового года…». На бьюдущий неделья! Стыдно за страну. Достойна она вот таких? Статные старики, что называется — маститые. Штелле Туполева в Кремле как-то встретил — вот одна с ними порода. Зубры.

— Так что делать теперь будете? Родные места поедете смотреть?

— Ну, это как водится. Могилам поклониться… если отыщутся. Потом — можете нами располагать, — ответ держал Игорь Иванович Сикорский, как лидер и вдохновитель. — Только вот на Бориса Вячеславовича купец уже есть, его ещё из санатория какие-то местные господа хотели увезти.

— Ума не приложу, кому я тут понадобился. Я ведь после войны уже не авиацией — кораблестроением занимался, учебники по теории мореходности писал, — пожал плечами Корвин-Круковский. — Зазывали на какой-то завод имени Кирова. Только где Верный — а где море?

— Хм. А моторчик от торпеды не вы ли по ошибке в самолёт загрузили?

— Был грех! Привезли нам в институт на испытания, а я лейтенантика уговорил русскую водку попробовать… напробовался юноша, да и показал кладовочку, куда эти штуковины сложили. Слаб-с.

— Тогда понятно. Ну вы не отказывайтесь, там увидите, — и в самом деле понятно. Завод имени Кирова — второй после Дагдизеля производитель торпед в СССР. А моря тут и в самом деле нет, зато неподалёку, в Киргизии, — озеро Иссык-Куль, где их изделия и испытывают.

— Ну, раз вы говорите — не буду.

— А что же семьи-то ваши? Может, вывозить кого срочно надо? ФБР копать же будет.

— Что вы, Пётр Миронович! Мы никому ни слова. И вправду ведь могли бы привлечь за недонесение о готовящейся измене. Только дети наши — они уже американцы. Родились там, выросли, это их страна. Надеюсь, простят нас, старых дураков. Вот жён бы привезти — дело другое…

— А моя дочка поедет! — перебил Викториан Романович Качинский. — И вот ведь странное дело. Сам я поляк, жена моя Елена Владимировна — немка, урождённая Оффенберг — а как узнали, что Милочка себе русского мужа нашла — радости было до небес. Серёжа Бобылёв, строитель. Они только по-русски в семье говорят, гости у них собираются, стихи читают, песни поют. И ваши песни тоже. Вот бы их с вашей Машей познакомить. Нда… Нехорошо сейчас в Америке, война — не война, но опасно. Лучше пусть тут, — Качинский скрипнул зубами. В Гражданскую у него погибли двое братьев.

— А про меня вот все думали — поляк, приходило паньство, в землячества звали — усмехнулся Корвин. — А мы спокон веку — православные литовские дворяне. С Пясецким, есть такой конструктор вертолётов, как-то на этой почве разругались до смерти. Вот какая шляхта ныне пошла — ни гербов, ни родословных книг не знают. Хотя супруга моя, Евгения Адольфовна — та как раз полька, из Новицких. Но уж старые мы, вместе одряхлели — и помирать лучше вместе. Поедет.