– А, не вникай… Удачи тебе. Нифонте. Жаль, что ты стал разбойником.

– Я проливаю гораздо меньше крови, чем иные властители.

– Я видел… Ты даешь людям надежду и берешь лишь часть – ловко придумано!

– Не я придумал, немцы, – скромно признался Нифонт. – Витальеры, так их называли, слыхал, может быть?

– Слыхал. «Друзья Бога и враги всего мира».

– Вот именно. У меня здесь немало людей, ходивших на богатые ганзейские города под вольными знаменами Штертебеккера.

– Штертебеккера все же казнили… Ты хочешь его судьбы?

– Не знаю. Наверное, мне давно уже все равно…

Испросив разрешения, вошел давешний русоволосый пират, уже без панциря, доложив об окончании перегрузки. Увидев Раничева с бокалом вина, брови его удивленно полезли на лоб.

Нифонт что-то отрывисто произнес по-немецки, вернее – на том диалекте, которым пользовались жители северогерманских городов, по сути своей и составлявших Ганзу.

– Я сказал, что ты – мой давний друг, – обернувшись, пояснил пират. – Это мой помощник, Якоб фон Штрее.

Услыхав свое имя, Якоб с достоинством поклонился. Раничев тоже, встав, отвесил поклон и, тепло простившись с Нифонтом, направился к выходу.

– Не забудь прихватить своего парня, – с усмешкой напутствовал предводитель пиратов.

– Не забуду. Рад был свидеться. Надеюсь, когда-нибудь увижу тебя на рязанской земле.

Нифонт усмехнулся:

– Может быть, может быть… как любил говорить Хвостин – jacta alea est – жребий брошен!

– Да, это так, – согласно кивнул Раничев. – Но ведь tempora mutantur et nos mutamur in illis – времена меняются, и мы меняемся вместе с ними.

– Вот именно, – Нифонт расхохотался. – Прощай.