– Забыл тебя предупредить, – тихо сказал он. – При княжьем дворе сейчас находится брянский боярин Никита Суевлев – доверенный человек Витовта. Будь с ним поосторожней, может навредить – и очень сильно.
– Как я его узнаю?
– Узнаешь. Хитер, аки змей.
– А зачем он здесь?
– Стравить нас с Москвой. Знаешь же – duobus certantibus tertius gaudet!
– Двое дерутся – третий радуется, – шепотом перевел Иван. – Но ведь, кажется, ежели Федор Олегович направлен на Москву, так гнал бы этого Суевлева в шею!
Хвостин приглушенно расхохотался и покровительственно похлопал Раничева по плечу:
– Не все так просто, друг мой, не все так просто.
Иван так и не заснул, хоть в светлице, на широкой лавке было постлано пахучее свежее сено. Все думал – о гильзе, о разбойниках, о дыре во времени, о словах старой ведьмы… И о том, как же все-таки разыскать магрибского колдуна – пожалуй, единственного теперь, кто знал тайну и возможности перстня.
Раничев покрутил на пальце подарок Тамерлана – красивое, черт побери, колечко! Только вот теперь бесполезное – разве что на черный день. А может, подействует еще? Раничев медленно прочел заклинание, готовый, ежели что, остановиться на полуслове… Нет, ничего! Как сиял, так и сиял – еле различимо, зелено, тускло… Точно так же, как в музейной витрине, тогда, в Угрюмове.
Утром поднялись рано – отстояли заутреню, поснидали – и в княжьи хоромы. По всем улицам на княжеский двор уже стекались вооруженные люди. Хозяева – бояре да дети боярские – верхом, воинские слуги – пеши. У всех за спиной – не больше десятка, не особо-то много было в княжестве богатых вотчинников. Однако вооружены справно – кольчуги, колонтари-панцири, сабли, луки-стрелы, у кого и мечи. Не экономили на оружии в рязанских землях – и Орда рядом, и Литва, да и Москва нет-нет, да и посмотрит алчно. Воины – в большинстве своем здоровенные молодые парни, что называется – кровь с молоком, шагали браво, то и дело посматривая на высыпавших на улицы девок – в нарядных сарафанах, саянах, юбках – красных, ярко-зеленых, лазоревых. Даже Раничев недовольно покосился – уж оделись бы как-нибудь поскромнее, а то ведь вырядились – явный «голливуд», эдакая развесистая русская клюква. Камеры, интересно, нигде не стоят? Нет? Слава богу.
По поводу появления в городе столь обильного количества конных и оружных людей среди непосвященных обывателей ходили самые противоречивые слухи. Кто-то говорил, что ожидается новая война с ордынцами, им возражали, что не с ордынцами, а с Литвою, и не война, а совместный поход, третьи, наоборот, утверждали, что ждут приезда ордынского царевича Шадибека, приглашенного самим князем, четвертые… В общем, слухам не было числа. Хотя, по словам того же Хвостина, рязанский князь Федор вовсе и не скрывал, что ждет московское посольство – только вот как раз в это не очень-то верили, уж больно обыденно, ну подумаешь, посольство! Душе обывателя хотелось чего яркого, необычного, запоминающего – к примеру, войны, или, на худой конец, казни. Вот это событие, о котором не грех будет потом, когда-нибудь в старости, поучительно рассказать внукам – типа, вот, мол, в наше время бывали дела, совсем не то, что теперь.
Весь княжий двор, запруженный народом, кипел, гомонил, волновался – перекрикивались, махая друг другу руками, знакомые, смеялись, о чем-то болтая, вои – весело, интересно! Еще бы – уж куда веселее, чем сидеть по вотчинам да в носах ковырять. Отбороновали ведь уже, отсеялись, пока для силы молодецкой одни покосы остались – взять косу в руки, и эх, раззудись плечо!
– Князь! Княже! – вдруг пролетело по людям. Все поснимали шапки, многие закланялись.
Иван тоже снял с головы шлем – открытый, красивый и легкий, как раз для строевых смотров, для серьезной надобности имелся у него и шлем закрытый, с личиной, ордынский, вернее – тюркский, в Самарканде-городе кованый. Не байдана на Иване, не колонтарь, не бахтерец – миланский панцирь-кираса, прочный и легкий, всего-то килограммов семь в нем и весу, а в любом другом доспехе – почти в два раза больше.
– Князь, князюшко! Отец родной. Слава великому князю!
Федор Олегович улыбнулся народу – в изукрашенном разноцветными каменьями шлеме с флажком-еловцем, в доспехе из сияющих на солнце крупных плоских колец – байдане – ненадежен такой доспешец, да зато красив, широки колечки – можно на них много чего нарисовать, написать, скажем, молитвы, от вражьего оружья спасающие, да мало ли что. Раничев в подобную чушь не верил, поэтому предпочитал крепкий миланский панцирь.
Князь поднял руку – народишко стих, и благолепная тишина воцарилась на обширном дворе, лишь где-то в голубом небе пели непослушные птицы.
– Люди, – обратился к собравшимся Федор. – Бояре мои, дети боярские, служилые люди. Не затем вас созвал я, чтобы идти воевать-ратиться, слава Господу, не идет на нас пока никакой ворог, а затем, чтобы встретить почетом и радостию гостя – посланца родича моего, великого московского князя Василия Дмитриевича.
Князь снова махнул рукой, и стоявшие внизу слуги подвели к крыльцу красивого вороного коня с золоченой уздечкой. Федор Олегович, еще раз улыбнувшись, уселся в седло – так ему казалось почетнее. И в самом-то деле: встретишь посла в хоромах – Василий может расценить как унижение, а выйдешь во двор – много чести. Вот так, в седле – по-походному – никто не придерется, ни свои, ни чужие.