— Ну, тогда еще один загадочный текст, раз ты сегодня добрый, дедушка. Император очень просил. Пророчество № 1. Оно до сих пор считается неразгаданным. Салманасар очень хочет именно это пророчество расшифровать. «Тайну мельчайших песчинок, что убивают кровь, не должны узнать дикари. Иначе сотни тысяч погибнут в пламени». Ты это точно трезвый писал?
— Слушай, внучек, не хами мне. А как я должен был написать на древнеперсидском про расщепление атома и острый лейкоз после радиоактивного облучения? Да там и слов таких не было. У нас половина лексикона со скотом была связана.
— Действительно, — задумался Ардашир. — Предки же скотоводами были. А почему дикари?
— Так, почти все, кого мы завоевывать не стали, тогда дикарями и были, — развел руками Макс. — А другого слова, обозначающего народы, стоящие на более низком уровне развития, просто не существовало.
— Так это всё уже случилось! — воскликнул Ардашир. — Получается, оба твоих пророчества одновременно свершились!
— Давно? — полюбопытствовал Макс.
— Да лет пятьсот назад. Это была Эпоха Высокого Гуманизма. Дурацкое время, кстати. Мы сейчас этим не страдаем.
— А что за эпоха такая? — заинтересовался Макс.
— Да было одно философское учение, — поморщившись, сказал Ардашир. — Ну, вроде того, что каждый человек, кем бы он ни был, является невероятно важным, его личность священна, а права неприкосновенны. Его свободы — незыблемы, и защищены законом. И даже князья не могут взять и приговорить подданного к смерти. Только через суд, и непременно из одиннадцати человек. У вандалов подсмотрели. Представляешь, безумие какое!
— Представляю, — усмехнулся Макс. — И долго у вас эта эпоха длилась?
— Да нет, — успокоил его Ардашир. — Лет двести с небольшим. Потом отпустило. У нас по этому периоду интереснейший материал есть. В нем показывается, как тот самый гуманизм пытались проявлять. Так себе, кстати, попытка вышла. По мне, так убить милосерднее. И, получается, именно там эти пророчества и реализовались.
Глава 15. Пророчество № 1 и 54
Год 2278 от основания. Мерсия. Туманые острова. Эйден.
Камера была два на три метра. Эйден, как загнанный волк, метался из угла в угол, цепляясь за угол кровати. Потом запал заканчивался, и он снова ложился на опостылевшую койку. Его одиночество нарушало только регулярно открывающаяся кормушка входной двери, куда он ставил грязную посуду. Пока не поставишь посуду, жрать не дадут. Он попытался в один из первых дней спрятать ложку, но через минуту в камеру зашли трое крепких сотрудников, поставили лицом к стене и обыскали камеру. На прощание он получил профессиональный удар по почкам и сутки полного воздержания от еды. Не по собственному желанию, конечно.
Допрос был только один. Эйден гордо молчал, делая вид, что не понимает языка скоттов. После чего его сунули в эту камеру, где уже три месяца его одиночество нарушает только лязг открывающейся кормушки. Крошечное оконце, перекрытое двумя рядами стальных прутьев, не оставляло шансов на побег. И только заблудившееся солнце раз в день заглядывало через него в камеру, быстро покидая ее, словно испугавшись.
Эйден обдумывал сотни вариантов побега, но все они разбивались о простую истину — он сидит в каменном мешке со стальной дверью и крошечным окном, в которое пролезет только его голова. Тупая апатия захватила парня настолько, что он перестал есть и умываться. Просто лежал, повернувшись к стене, и звал смерть.
— Вроде, восемнадцатый готов, Мастер, — доложил начальник тюрьмы политической полиции королевства Мерсия.
— Ну тащи его завтра к 10. И в душ сначала, воняет небось, как падаль, — Мастер задумался. — Крепкий парень, будет интересно поработать.
Следующим утром с противным скрипом открылась дверь камеры. Зашли трое и знаками приказали Эйдену подняться. Не понимая, что происходит, тот встал. Его резким движением развернули, мгновенно защелкнули за спиной наручники, задрали кисти вверх и в виде буквы «Г» вывели в коридор. Эйден попытался вывернуться. Он же миллионы раз прокручивал в голове эту ситуацию. Но парни знали дело туго. Сначала прилетел удар ногой под колено, потом дубинками по голове и шее. После того, как Эйден приподнялся на карачки, конвоир со скучающим выражением пробил тяжелым сапогом точно в копчик. Взрыв боли, который последовал после этого, Эйден не забудет никогда. Самое страшное, что эти отродья злого бога Сато даже не изменились в лице и не сказали ни единого слова. Как будто точно знали, что именно так все и будет. Скупые движения и минимальное время, потраченное на успокоение очень опасного, в общем-то человека, говорили о немалом опыте и недюжинном мастерстве. Одуревшего от боли и унижения Эйдена притащили в отделанный старым кафелем душ, сняли наручники и показали пальцем на часы и потом растопыренную пятерню. Эйден все понял правильно — купаться, 5 минут времени. Быстро оглядев помещение, он понял: бежать не получится. Тот же каменный мешок, и то же крошечное оконце с двойным рядом прутьев толщиной в палец. Быстро и удовольствием смыв с себя трехмесячные грязь и пот, Эйден почувствовал прилив сил. Снова захотелось жить. Хотя бы просто для того, чтобы резать этих шелудивых псов. Показал бы он им один на один.
Его старая одежда куда-то исчезла, а на прикрученной к полу табуретке лежал серый комплект одежды с номером 18 на левой стороне груди. Конвоиры со скучающими лицами показали ему, чтобы повернулся спиной. Эйден на мгновение напрягся, но уже через секунду в глазах этих выродков прочитал, что одним ударом в копчик дело не обойдется. Эйден повернулся и свел руки за спиной. Через секунду последовал лязг наручников.