– А на площади кто загорает? Что-то не узнал их в гриме. Мух много. Кстати, прикинь, те, что с площади, уже сюда прилетели?

Самат поперхнулся.

– Э! Ты че, блин, завязывай! Я же кушаю!

– Да ты поел уже. – Шал ухмыльнулся и демонстративно отхлебнул чаю.

– Да перехотел уже! – Самат оттолкнул сковороду и откинулся на стуле. – То наши уроды! Одной ногой на двух камнях устоять хотели, собаки! Снюхались с кем-то из банды Ирга́ша и пару девчонок беспризорных за стену хотели переправить. Работорговцы, мать их! Слыхал про Иргаша?

– Угу.

– Уже когда сменяли они девчат, мы их и взяли. Бандиты, правда, живыми не дались, отстреливались до последнего, зато наши уцелели. Следствие и суд короткие – сам знаешь, что за это полагается. Вот и вялятся сейчас на площади.

– А ноет по ним кто?

– Да жены и ноют, кто ж еще. Кормильцев же повесили. Им сейчас или на панель, или вербоваться в Шымкент, на хлопковые поля.

– Равнозначный выбор. На полях сложнее, конечно, но…

– Ясное дело, это не ноги раздвигать.

– Это нам с тобой так кажется. – Шал отставил кружку и достал папиросу. – А им терпеть грязных, вонючих мужиков, которые и побить могут, и не заплатить. Так что неизвестно, что легче, ноги раздвигать или на полях горбатиться.

– Любишь ты все усложнять, – покачал головой Самат.

– А ты упрощать, – поддел родственника Шал. – Ну ладно. Пойду я. Отдохнуть хочу, устал. Так возьмешь пулемет?

– Я тебе что, коймаши[8]? Иди на склад да меняй.

– Бумагу пиши.

– Вот ты бюрократ! – проворчал Самат и достал огрызок бумаги. Быстро написав записку кладовщику, протянул ее Шалу. – Не наглей только там.

– Как получится. – Шал снова подошел к доске и ткнул пальцем в портрет. – Ахмеда встретишь, не трогай его. Он мой.

– Ладно. А ты тогда к Сухому ручью не ходи, его там нет, – засмеялся Самат, намекая, что прекрасно знаком с классикой.

Но Шал ответил серьезно.