— Письмо то — в Москву, высокому боярину, — выпалил Петр, косясь на свисающую веревку.

— Имя!

— Если скажу, он сам меня повесит.

— А ты не сказывай ему ничего. Мне все поведаешь, и я тебя отпущу. Ты письмецо боярину тому передашь, думаю — он ответ напишет. Вот ту бумагу ты мне в Коломне и покажешь. Всех дел-то — дать мне почитать. Уж очень я любопытный. И сам цел будешь.

— Я согласный, — закивал мужик головой.

— Говори.

— Бумага та писана уж не знаю кем, только мне ее наместник наш Шклядин самолично отдал.

— Что, раньше разве не возил?

— Было дело, три раза. И коня он же дал — из своей конюшни, и рубль в награду.

— Жалко, что не тридцать серебренников, Иуда. Кому в Москве вручить надо?

— В дом князя боярина Телепнева велено снести. Токмо не ему, а старшему дружиннику Митрофану.

Петр отвел от лица веревочную петлю.

— Ну так что, воевода-батюшка? — с надеждой смотрел он на меня.

— Забирай письмо, вези в Москву. Обо мне — ни слова. Прознает князь или Шклядин — не сносить тебе головы. А когда вернешься — допрежь меня найди, покажешь ответ — и тогда можешь идти к Гавриле, наместнику.

— Понял, понял, боярин. Все исполню в точности, не сумлевайся.

Я отдал ему бумагу. Петр сунул ее в сапог, обулся.

— Так я могу ехать?

— Проваливай с глаз долой!

Обрадованный Петр вскочил на лошадь, тронул поводья и долго еще оглядывался, одновременно не веря своему избавлению от смерти и опасаясь стрелы в спину.

Все, ждать больше некого. Не будет наместник посылать второго гонца.