Я чувствую, что краснею. Это как раз одна из моих целей — узнать, что произошло тогда в Петербурге, и попытаться восстановить честное имя графа Закревского. Правда, делать это я намереваюсь только после того, как выйду из-под тетушкиной опеки.

Я торопливо перевожу разговор на другую тему:

— А что же нужно, чтобы целебному делу научиться?

Старик отмахивается:

— Я тебя, графиня, всему, чему мог, научил. Дальше — сама.

— Нет, подождите! — нервничаю я. — Вы только мысли научили читать! А лечить-то нет!

Он, кряхтя, поднимается с лавки, манит меня пальцем и бредет к дверям. Я послушно выхожу вслед за ним.

Он спускается с крыльца, берет с земли увесистый камень и прицеливается в мирно сидящую на дереве белку. Я не успеваю даже спросить, что он собирается делать, как камень уже сбивает белку с ветки, и та падает на землю.

Я вскрикиваю и бросаюсь к раненому зверьку. Кровь течет из раны на крохотной головке.

— Зачем вы так? — слёзы текут ручьем, и я едва вижу худенькое рыжее тельце.

— Лечи! — вдруг командует Ставицкий.

— Я не умею! — кричу я.

Он пожимает плечами и разворачивается, чтобы вернуться в дом.

Я не знаю, что нужно делать. Интуитивно догадываюсь поднести руки к беличьей головке, сосредотачиваюсь. Нет, ничего не получается! Из раны продолжает течь кровь.

Но спустя пару минут вдруг чувствую какое-то странное тепло на кончиках пальцев. Касаюсь рыжей шерстки, глажу ее.

А еще через несколько минут белка вскакивает и быстро взбирается на сосну.

Я продолжаю плакать — теперь уже от счастья. Захар Кузьмич помогает мне подняться.

Я оглядываюсь — Ларион Казимирович уже скрылся за дверями. На крыльце стоит только его неприветливый лакей.

— Его сиятельство велел передать, что приезжать к нему более не надо.

Я киваю, прошу передать Ставицкому благодарность и сажусь на лошадь. Я многому научилась за эти дни, но понимаю, что это — лишь капля в море магических знаний. Возьмется ли кто-то еще учить меня им?