Я не решаюсь рассказать ему, что у нас нет никаких ни графов, ни князей. Зачем волновать старого человека?

— Тетушку Наталья Кирилловна завсегда называла по имени-отчеству — та другого обращения не любит. А сестрицу можно и Софией, и Софой, и Сонюшкой.

— А титул у них какой? — уточняю я.

Он разводит руками:

— А нету никакого у них титула, — мне кажется, или в его голосе слышится затаенное торжество? — По материнской линии только ваш дедушка был пожалован во дворянство за боевые заслуги — до него род к благородным не относился. Да и крепостных у Самохваловых всего пятьдесят душ.

Пятьдесят душ крепостных! Мне кажется, я сплю.

— А когда матушка ваша за графа Закревского вышла, Татьяна Андреевна дюже ей завидовала, хоть и нехорошо, может, так говорить.

Я слышу шаги за дверями и шепчу:

— Захар Кузьмич, миленький, а что за женщина за молоком пошла? Кто она?

Он тоже понижает голос:

— Нянюшка это ваша, Меланья Никитична. Хорошая женщина. Матушка ваша очень ее любила.

На подносе у нянюшки — кружка с молоком да покрытый глазурью пряник. Мой желудок сразу начинает урчать — давно пора подкрепиться. Я съедаю пряник и выпиваю молоко слишком быстро для только-только оправившейся от болезни девицы, но Меланья Никитична этому только радуется.

— А что же тетушка? — интересуюсь я. — Она придет меня навестить?

Нянюшка хмыкает. Отвечает Захар Кузьмич:

— Вот коли доктор скажет завтра, что вы вполне здоровы, так и навестит.

— Доктор? — пугаюсь я.

Старик снова отсылает Меланью Никитичну — теперь уже за дровами. И только когда за ней закрывается дверь, начинает меня успокаивать:

— Не волнуйтесь, Наталья Кирилловна, доктор человек хороший, еще батюшку вашего пользовал.

— Но он же увидит, что перед ним — другая Наташа. Он же во время болезни ее наблюдал! Его-то обмануть не получится.

Но Захар Кузьмич спокоен как удав.