— А купцы откуда едут? — продолжил князь. — Из христианских земель! Будут они монету в руки брать, если на ней Яровит или Перун изображены будут?

— Думаю, возьмут, — сказала после недолгого раздумья княгиня. — Ежели монета из хорошего серебра будет, купцы ее возьмут, даже если на ней сам Сатана будет выбит.

— Хм…, — задумался князь. — Тут ты права, конечно. Но, если на монете христианский, по их мнению, святой будет изображен, то такую монету они возьмут куда охотнее. Согласна?

— Пойду я, — с непроницаемым лицом сказала княгиня. — Умила что-то раскричалась у нянек. Надо покормить ее.

— Что-то я не то делаю, — сжал виски руками Самослав, когда его супруга ушла, изо всех сил хлопнув на прощание дверью. — Если против даже жена, которая обычно мне слова поперек не говорит, значит, тут что-то не так. Эй! — крикнул он.

А когда в двери появилась курносая физиономия служанки, приказал:

— Епископа Григория ко мне позовите!

Его Преосвященство вплыл в горницу, благоухая запахом нового сорта настойки. Григорий больше не злоупотреблял, но его глубочайшие познания в предмете, колоссальный опыт и тонкий вкус были по-прежнему востребованы нарождающейся алкогольной промышленностью княжества. Епископ был в прекрасном расположении духа. Его теперь, словно родовую знать, именовали Владыка, и он набирал авторитет не по дням, а по часам.

— Посмотри! — протянул ему монету Самослав.

— Прекрасная работа! — восхитится Григорий. — Королевские ювелиры Аббо и Элигий умрут от зависти. У них король Хлотарь куда хуже выходит.

— Да? — несказанно удивился Самослав. — А Людмила вот говорит, что эта морда на кикимору похожа.

— На кикимору? — как-то по-новому посмотрел на монету Григорий. — Действительно! Народ у нас во тьме язычества пребывает. Не приведи господь, еще смеяться начнут. Нет, ну ты посмотри, какой нос дурацкий получился!

— Я предложил всадника с копьем изобразить, — пояснил князь. — Тогда христиане будут думать, что это святой Георгий, а язычники — что это бог Яровит. А жена моя считает, что я над богами насмехаюсь. Так дверью хлопнула, что чуть терем не развалила.

— Княгиня? — поразился Григорий. — Дверью хлопнула? Наша княгиня или еще какая-то? Тогда хорошенько подумать надо. Если даже она разозлилась, то остальные могут и вовсе за топоры взяться. Хотя, идея хорошая. Одобряю!

— Может, звезду на монете изобразить? — с надеждой спросил Самослав.

— Нельзя! — отрезал Григорий. — Пентаграмма адская, метка Сатаны и символ еретиков гностиков. Ты же не хочешь, чтобы твою монету сразу в слитки переплавляли перед тем как в Галлию везти? Там за такое от церкви мигом отлучат.

Разговор зашел в тупик, и никаких новых мыслей никто из собеседников не родил.

— Оставляй всадника, княже — согласился Григорий. — Так гораздо лучше будет. А еще надо на монете год выпуска указывать, как старые императоры делали. А про святого Георгия и Яровита подумать нужно. У господа и слуг его бесчисленное множество имен. Ты, князь, победы на поле боя одерживай, а я душами людскими займусь. Там еще ой, как много работы. Лет на сто вперед хватит. И кстати, я недавно читал труды святого Дионисия Малого. Он предлагает от рождества Христова календарь вести. Уж больно у ромеев летоисчисление неудобное[15].

Григорий ушел, а Самослав пошел в спальню, где обнял беззвучно рыдающую жену. Она прильнула к нему и подняла залитые слезами васильковые глаза.

— Я уже давно поняла всё, — прошептала она, всхлипывая. — Не будет старых богов скоро. Ты в ромейскую веру нас привести хочешь. Я же не дура, вижу, что вокруг происходит. Даже Любава, и та в церковь молиться бегает. Ее муж-грек с толку сбивает.