Французы быстро сокращали расстояние до беглецов, а те, кажется, не особенно и спешили, проехав мимо пушки, стоявшей на одном колесе и ящике, карета вообще остановилась.

Всадники погони обнажили сабли, полагая, что беглецы собираются защищаться. Отреагировать на то, что возле пушки вдруг появился человек, никто из французских кавалеристов не успел, зашипел запальник пушки, грянул выстрел, и картечь с дистанции в двадцать шагов ударила в плотную группу гусар и драгун.

Визг, крики ярости и вопли боли.

Лошади поднимались на дыбы и падали как подкошенные, сбрасывая своих седоков — живых, раненых и мертвых — на землю. Шестеро уцелевших кавалеристов продолжили атаку, но из-за деревьев леса выступили несколько стрелков в русских мундирах, вскинули мушкеты и мушкетоны, по команде выстрелили.

Свита Наполеона видела все происходящее. Сам император смотрел на то, как погибли его люди. Когда посланный к лесу полуэскадрон прискакал к месту боя, из живых там оставалось несколько лошадей и десяток раненых кавалеристов.

В карете был обнаружен перепуганный жандарм, который на вопрос, что именно произошло, смог пробормотать только одно: «Трубецкой», и протянул небольшой запечатанный конверт, в которых обычно отправляют амурные послания.

«Его Величеству» — значилось на конверте.

«Очень рад был лично познакомиться с Вашим Величеством, — значилось в письме. — Надеюсь, я не причинил Вам особого беспокойства, но нельзя угрожать русским генералам расстрелом. Даже если генерал — немец по происхождению. До встречи во Франции. Искренне Ваш, князь Трубецкой».

Наполеон был в ярости, он требовал отправить погоню, обыскать весь этот проклятый лес, вырубить его, сжечь! Потом немного успокоился, но, обнаружив неподалеку чудом уцелевшее поместье, приказал спалить его дотла. Они сами жгут свои города, сказал Наполеон. Почему же мы не должны…

Если бы Трубецкой узнал об этом приказе, то не очень бы сильно огорчился. Поместья, наверное, жалко, но ведь его Наполеон все равно, хоть так, хоть так, приказал бы сжечь. Этот факт был зафиксирован в истории. Можно было бы даже расценить это как проявление эластичности времени.

Так или иначе, дом сгорел, несмотря на вмешательство Трубецкого. Время старательно затягивает появившиеся прорехи? Сводит эффект от вмешательства к минимуму?

Наверное, это могло бы как-то успокоить Трубецкого. Но…

Он, трясясь в карете, сразу и не понял, что пуля пробила ее стенку. Да и бог с ней, со стенкой, пуля ударила в спину ротмистра Нарышкина. Только что ротмистр смеялся, все еще не веря чуду своего освобождения, потом вдруг замолчал, поднес руку к груди, потер ладонью и оглянулся назад… попытался оглянуться. Из уголка рта у него появилась алая струйка.

Нарышкин попытался что-то сказать, открыл рот. Попытался вздохнуть, захрипел и стал клониться набок, к дверце. Трубецкой и генерал подхватили его, но тело ротмистра безвольно обвисло. Пульс еще некоторое время был слышен, но через пять минут, когда Трубецкой и гусары Чуева перенесли Нарышкина в лес, сердце перестало биться.

— Как же так? — пробормотал Трубецкой, глядя в глаза умершего ротмистра. — Как же так?..

Все ведь получилось. Все вышло, Трубецкой смог совершить свой запланированный и такой полезный в будущем подвиг. Даже боя толком не получилось, произошло простое избиение погони, все как в учебнике. И уйти можно беспрепятственно, готовы и телеги, и запасные кони… Но тот, кто написал… должен был написать свои воспоминания о плене, о разговоре с Наполеоном… он ведь теперь не сможет ничего написать.

— Как же так, — растерянно повторил Трубецкой, повернувшись к генералу. — Как же так, Фердинанд Федорович?..

Винцингероде молча снял шляпу.

— Это война, — сказал, помолчав, генерал.

— Я знаю, что это война. — Трубецкой расстегнул доломан на груди Нарышкина, сердце не билось. — Но ведь он… он же должен был выжить… должен был…