Я думал, ахейцы расстроятся, что добычи так мало. Оказалось, что они очень даже рады. Во-первых, захватили город без потерь, не считая двух придурков, которые умудрились получить по стреле в голову неизвестно от кого, потому что сопротивления никто не оказывал. Во-вторых, в последние годы у них не было даже такой добычи, а все доходы от ленов тратились на сооружение замков. Греки, называвшие себя по привычке ромеями, явно не обрадовались завоевателям. Время от времени доблестные латиняне падали с невысоких скал и разбивались насмерть, тонули в мелких речушках или просто исчезали бесследно. В-третьих, где бы они еще так понасиловали и покуражились?! Вой, стоны и крики раздавались со всех сторон. Происходило улучшение местного генофонда.

Примерно треть населения города составляли рабы, из которых половина, в основном мужчины, была неграми. Женщин арабы предпочитали белых. Неграм я разрешил покинуть город. Они вооружились ножами, мотыгами, кольями и пошли по южной дороге. Представляю, что ждет жителей деревень, расположенных на их пути. И заодно тоже улучшат генофонд. Каждый минус — это половина плюса, а каждый плюс — это пересечение двух минусов. Рабов-христиан заберем с собой, хотя ахейцы и были против того, чтобы лишаться части добычи из-за предоставления места на судах православным. На счет католиков они не возражали.

— Заберем всех, кто пожелает, — отрезал я.

Спорить со мной никто не решился. Тем более, что некоторые женщины не захотели расставаться с рабством. Дома, в лучшем случае, их ждало точно такое же.

Три дня шел сбор трофеев и погрузка их на суда. Первым до отказа набили бывший зерновоз, закрыли и наглухо законопатили бортовой люк. Затем заполнили трюм шхуны. Остальное погрузили в галеры, четыре свои и две трофейные, и самые большие рыбацкие баркасы. Выгребли из города все мало-мальски ценное, включая детей, девушек и крепких мужчин, из которых сделали гребцов на галеры. И грести не придется самим, и галера с гребцами стоит намного дороже.

Когда на четвертый день рано утром тронулись в обратный путь с попутным юго-юго-восточным ветром, людям на палубах хватало места только, чтобы сидеть. Наша флотилия напоминала цыганский табор. Суда так перегружены, что даже небольшой шторм может потопить их. Бывший зерновоз буксировала самая большая галера. Хотя на нем были подняты оба паруса, без помощи галеры этот урод делал от силы два узла. Остальные галеры и шхуна тащили на буксире по два рыболовецких баркаса. Даже при попутном ветре мы делали не больше четырех узлов, потому что двигались со скоростью самого медленного судна, зерновоза. На ночь ложились в дрейф. Остальные суда прижимались к шхуне, боясь, что за ночь отдрейфуют слишком далеко и останутся в открытом море одни. Без меня они не рискнули бы пойти к полуострову Пелопоннес напрямую. Меня забавлял страх этих людей перед открытым морем. Наоборот, радоваться надо, что мы далеко от берега. Иначе не раз подверглись бы атакам таких же, как мы, любителей наживы.

С заходом солнца я заходил в свою каюту. Днем в ней невозможно находиться из-за жары. Солнце все последние дни припекало на славу. Но лучше пусть напрягает оно, чем пасмурная погода со штормовым ветром. Жоффруа де Виллардуэн-младший сидит прямо на палубе у открытой двери. Разморенный жарой, он напоминает снулую рыбу.

— Я хотел сочинить героическую песню об этом походе, а получается, что сражаемся мы только с жарой, — пожаловался Жоффруа.

— Обычно самые героические песни сочиняются, когда армия теряет много бойцов, то есть, воспевают ошибки полководца, — говорю я. — Если победа достается легко, что говорит о таланте командира, петь становится не о чем.

— Я не хотел тебя обидеть! — искренне заверяет он. — Я имел в виду другое…

— Ты меня не обидел, — возражаю ему. — Я понял, что ты имел в виду. Тебе хотелось поучаствовать в жестокой схватке, посмотреть смерти в глаза, зарядиться эмоциями, а потом сочинить об этот красивую песню. Поверь мне, лучше не оказываться в таких сражениях, тем более, ради красивой песни. Потому что напишут ее те, кто в нем не участвовал. Ты, если останешься жив, просто не сможешь выразить всё словами, а сказать не всё не захочешь.

— Что тебе больше всего запомнилось в таких сражениях? — поинтересовался Жоффруа.

— Как потом мыл руки, и вода становилась розовой от чужой крови, — ответил я.

Жоффруа де Виллардуэн-младший долго молчал, а потом произнес с наигранной шутливостью:

— В тебе умирает трубадур!

Утром шестого дня увидели остров Крит. Он гористый, некоторые вершины высотой под два с половиной километра, видны издалека. Народ сразу повеселел, загомонил радостно. У нас заканчивалась питьевая вода. Особенно тяжелая ситуация была на галерах, на которых перевозили лошадей, своих и несколько трофейных. Кони и так пьют немало, а в такую жару да на сухих кормах им надо еще больше. Поэтому я дал команду капитанам галер налечь на весла. Местом сбора назначил западную оконечность острова. И своему экипажу приказал поднять все паруса.

К вечеру шхуна встала на якорь возле берега, неподалеку от рыбацкой деревушки. Я послал шлюпку с пустыми бочками за водой. Население деревушки, похватав самое ценное, тут же ломанулось в горы, покрытые лесами. Остров теперь принадлежит венецианцам, союзникам латинян. Выяснять, союзники мы или нет, критские рыбаки не рискнули. Береженого и бог бережет. Простояли мы у острова Крит до следующего полудня. Ждали, когда доберется галера с зерновозом и запасется водой. Все это время рыбаки не показывали носа из леса.

Еще через двое суток прибыли на рейд Кларенцы. Все население города высыпало на берег встречать нас. По количеству кораблей они догадались, что поход удался. Места у причала было всего на два судна, поэтому первыми ошвартовались галеры, на которых перевозили лошадей. Среди трофеев были два арабских жеребца. По обычаю лучшая часть добычи достается командиру. Одного жеребца я отдал Жоффруа де Виллардуэну-младшему. В возмещение ненаписанной песни.