Рыцари вернулись вечером. Привели две арбы, запряженные парами волов и нагруженные зерном, мукой, финиками, арбузами и всякими хозяйственными предметами, включая щербатые глиняные горшки. Вначале грабежа хватают все подряд, а в конце — выбрасывают большую часть. Пригнали и стадо коз с сотню голов. Всадники догнали и отбили его. Часть коз режут и начинают готовить на кострах. Ночь мы встречаем пьяными криками и песнями. Мой приказ так себя вести солдаты выполняют с радостью. Только те, кому ночью нести караул, трезвы и сосредоточены. Я предупредил всех, что сарацины любят делать ночные вылазки и резать глотки спящим. Тем более, что ров и вал еще не закончены.
Так проходят пять дней. Ров и вал закончили на второй день, а потом занялись их укреплением. Солдаты теперь работают только рано утром и после захода солнца, когда не так жарко. В остальное время отсыпаются после ночного дежурства или играют в шахматы и кости. В общем, изображаем осаду. Горожане так ни разу и не рискнули сделать вылазку. Значит, вояки еще те. Я вызвал на переговоры коменданта Мерса-Матруха и предложил сдаться на условии, что выпускаем всех, кроме рабов-христиан, с запасом продуктов на три дня. Комендант — сухой старик с длинными седыми усами — отказался. Я пригрозил, что скоро приплывут еще несколько кораблей с воинами, мы вместе пойдем на штурм и перебьем всех горожан. Старик предложил дождаться их прибытия. Я погрозил еще немного, поругался для вида — и вернулся в шатер, довольный собой. Ахейцы, включая Жоффруа де Виллардуэна, не понимали, чему я радуюсь. В свои планы я никого не посвящал.
— Мои рыцари говорят, что пора идти на штурм, — сообщил Жоффруа. — Осадой мы ничего не добьемся.
— Как ты думаешь, сколько людей мы потеряем, если пойдем на штурм? — спросил его.
— Много, — ответил он.
— А я дорожу своими воинами. И ты, уверен, тоже, — сказал я. — Поэтому захватим город так, чтобы потери были минимальными.
— А как? — поинтересовался Жоффруа де Виллардуэн.
— Завтра утром узнаешь, — ответил я.
Почти до полуночи приплывшие со мной ахейцы, как и в предыдущие ночи, орали песни. Затем завалились спать. Вскоре луна зашла, стало темно. Вот тут-то и началось осуществление моего плана. Я перешел к отряду, расположенному у дальней от галер стены города. Там были мои дружинники и отряд ахейских пехотинцев. Отобранные днем десять дружинников, одетых в темное, взяли длинную, широкую, толстую и выкрашенную в черное доску и две «кошки» и бесшумно вместе со мной пошли к городским стенам. Доску положили через ров. Перебирались по ней на четвереньках. Так меньше шансов свалиться в ров. Доска была необструганная, царапала руки. Вал под стеной из спекшейся земли, еще теплой.
«Кошки» громко звякнули, зацепившись за каменные стены. Я подождал немного. Наверху было тихо. Я легонько подтолкнул двух человек к веревкам с мусингами, которые свисали от «кошек» к земле. В Путивле во время учений мои дружинники не раз взбирались на стены днем и ночью. Делали это легко, быстро и бесшумно. Но сейчас были не учения. Сверху, подергав веревки, подали сигнал, что все спокойно. Второй парой полезли мы с Мончуком. Я с детства любил лазать по деревьям, канатам. Как будто знал, что мне это пригодится в будущем. Стена была теплая и шершавая. Наверху мне помогли протиснуться между зубцами. Я переместился на пару метров вправо, в сторону надворотной башни и присел, прислонившись спиной к теплому парапету. Ждал, когда поднимутся все.
Мончук с двумя дружинниками будет возле «кошек» прикрывать наш отход, если провалимся. Остальных я повел к надворотной башне. Хотя проход был широкий, метра два, шли цепочкой. Возле самой башни я чуть не налетел на араба. Он прикорнул, присев у стены и прижав к груди копье, поставленное между ног. Проснулся, когда я был рядом, и начал вставать, опираясь на копье.
— Спишь? — шепотом спросил я на арабском.
— Нет, — шепотом ответил он, еще не проснувшись и не понимая, кто с ним разговаривает.
Левой рукой я зажал ему рот и нос и прижал голову к зубцу стены, а правой всадил кинжал в шею. Усы у араба были густые и жесткие, напоминающие ершик, каким в годы моего детства мыли изнутри молочные бутылки, а щеки покрыты колючей щетиной. Они надулись несколько раз, а потом замерли. В этот момент упало копье. Я совсем забыл о нем. Довольно громко упало. Я замер, ожидая, что на шум кто-нибудь придет. В предыдущие ночи иногда по стенам ходили патрули с факелами. На шум никто не среагировал. Я положил убитого. Осторожно, чтобы не забрызгало кровью, вытянул из его шеи кинжал и вытер его и залитую теплой кровью руку о его стеганку, набитую хлопком.
В башне было душно и пусто. Еще один караульный спал, сидя у стены, по другую сторону от нее, а остальные — на верхней площадке. Солдат спит — служба идет. Они лежали на ковриках одетые и обутые. Оружие и щиты были прислонены к зубцам. Двое храпели довольно громко. Не мудрено, что не услышали звук упавшего копья. И больше уже ничего не услышат.
Мы зачистили все башни на стене с этой стороны города. После чего я зажег найденный в башне факел и через бойницу дал сигнал дружинникам, оставшимся в лагере. Сейчас все, кроме двух небольших отрядов, которые будут контролировать остальные городские ворота, перейдут к захваченной стене и, когда начнет светать, поднимутся на нее по лестницам.
39
Комендант Мерса-Матруха стоит передо мной и трясется от страха. Во время переговоров он вел себя смелее. На старике четырехгранный шлем и мятые хлопковые рубаха и штаны. То ли не успел облачиться в доспехи, то ли решил, что погибнуть и так сойдет. Он щурит близоруко глаза, будто никак не поверит, что я не снюсь. Рядом на земле валяется сабля, выбитая мною. Мы стоим во дворе его двухэтажного дома с плоской крышей. На первом этаже входная дверь и две узкие бойницы, а на втором четыре окна, закрытые деревянными жалюзи. Напротив дома располагаются конюшня с сеновалом наверху. В стойлах мул и три лошади: соловый — желтовато-золотистый, с белой гривой и хвостом — жеребец и чалая на основе соловой масти кобыла с таким же жеребенком. Дальше идут отхожее место, кладовая, в которой большие пифосы с пшеницей и просом, дровяной сарай. Очаг из камней и глины расположен у дальней стены, рядом с сараем. Посреди двора растет финиковая пальма.
— Приглашай в дом, — говорю на арабском коменданту и подталкиваю к двери.
Внутри полумрак и прохлада. Толстые глинобитные стены служат хорошей термоизоляцией. В первой комнате в темном углу, возле ниши, в которой постелен коврик и лежит подушка-валик, стоит темнокожий раб, такой же старый, как его хозяин. К стене приделаны деревянные полки, на которых стоит посуда: разнокалиберные медные блюда, глиняные кувшины, стеклянные чашки. На полу под стенами лари и корзины с продуктами. Вот только стола не было. Интересно, как они без него обходятся?! В следующей комнате, большей по площади, куда падает свет через бойницы, на глиняном полу старый ковер с растительным орнаментом и большим темным пятном. У стены напротив бойниц помост, застеленный стеганным, коричневым одеялом, на котором лежат несколько темно-зеленых подушек разного размера. У дальней стены деревянная лестница на второй этаж. Наверху находились женские покои, взрослая и детская спальни. Ковры здесь совсем новые и полушки разноцветные. Детей нет, зато жен три. Самой молодой лет сорок. Они стоят перед ковром, который закрывает нишу. Там находятся два сундука, большой, в котором могут спрятаться двое взрослых, и поменьше. В первом хранятся одежды, обувь, отрезы материи, в том числе шелковой. Во втором сокровищница семьи, в основном мелкие серебряные монеты, всего килограмма три. Бедновато для коменданта города. Правда, и город не так богат, как казался с моря. В дальней от берега части города несколько домов брошены. После нашего налета брошенных домов станет больше.