— Зачем откладывать?! Можешь прямо сейчас это сделать, — предложил я. — Давай выйдем во двор и выясним, какой ты отважный воин.

Выходить Даниилу Романовичу не хотелось, поэтому побагровел еще гуще.

— Прекратите ссориться! — спас его честь, прикрикнув на нас сиплым голосом, Мстислав Киевский. — После будете выяснять, кто смелее. — И обратился ко всем князьям: — Что мы порешим, братья?

— Война! — хором заявили князья.

— Так тому и быть, — подвел итог князь Киевский и обратился к послам: — Передайте вашему хану, что с половцами мы не всегда в мире живем — это точно, но и вас к своим землям подпускать не хотим. Или уходите из нашей Степи, или будете биты.

Бродник перевел послам речь князя. Они больше ничего не сказали, развернулись и пошли на выход. Я уже подумал, что историки соврали, что не убивали наши монгольских послов, но заметил, как вслед за ними вышел один из половецких ханов, мужчина немного за двадцать, сидевший неподалеку от выхода. Сделал половец это после того, как Котянкан еле заметно кивнул ему. Видать, именно для этого и пригласили такого молодого на встречу с послами.

Я тоже встал.

— Ты куда? — спросил князь Курский.

— Да что-то живот прихватил, — ответил я на ходу. — Наверное, медвежья болезнь.

Олег Святославич засмеялся громко и задорно. Его смех привлек внимание сидевших в горнице. Никто, кроме Котянкана, не заметил, что я вышел.

Во дворе послышался шум, и я запрыгал через ступеньку, чтобы быстрее оказаться там. Опоздал. Половецкий хан рубил бродника-переводчика, а четверо его подручных — послов. Мои дружинники спокойно наблюдали за бойней. Бродник оказался парнем вертким. Погибать не хотел. Половецкий хан добил его только с третьего удара. Эта заминка и спасла жизнь десятому послу. На бегу выхватив саблю, я отсек кисть половецкому хану, который намеривался убить его. Хан заскулил совсем по-собачьи, махая окровавленным обрубком и разбрызгивая кровь, а потом визгливо крикнул своим людям:

— Убейте его!

Я поднял левой рукой его саблю и шагнул навстречу четверым половцам. Пешими они еще хуже дерутся, чем верхом. Я, работая двумя саблями, сравнительно легко посек их. Насмерть не бил, только калечил, чтобы не могли нападать. Союзники всё-таки. Все, кто был во дворе, сразу позабыли, из-за чего началась схватка, наблюдали, как я работаю двумя саблями. Вообще-то, ударная рука у меня правая. Сабля в левой служит для защиты, угроз, уколов. Но противник этого не знает, боится левой не меньше, чем правой. За что и расплачивается. Вскоре двое половцев сидели на земле, зажимая раны на ногах, а двое, выронив оружие, держались левыми за раненые правые руки. Зеваки, в том числе и мои дружинники, смотрели на меня так, будто я один перебил не меньше сотни половцев. Дружинники слышали Савкины рассказы, что я — двурукий боец, но видели в деле впервые.

Я вернулся к теперь уже однорукому хану, шлепнул его плашмя саблей по щеке — очень оскорбительный жест — и произнес назидательно, как безмозглому сопляку:

— Безоружных, тем более, послов, убивать нельзя.

Саблю бросил ему под ноги и пошел к своему коню. Половец теперь не воин, пока не переучится на левую руку. На это потребуется несколько месяцев, если не лет. Савка помог мне облачиться в бригандину и надеть шлем. За все это время из терема не вышел никто из князей. Видимо, Котянкан объяснил им, что за шум во дворе. Представляю, как он удивится, узнав, чем кончилось избиение безоружных.

Я сел на коня, взял копье и приказал дворовым:

— Приведите послу его коня.

Они уже успели отвести посольских лошадей в конюшню. Наверное, были уверены, что послам ездить больше не придется. Хорошо, что расседлать не успели. Оставшийся в живых посол сел на приведенную ему лошадь. Был он абсолютно спокоен, как будто смерть только что не посмотрела пристально в его глаза. Не знаю, смогу ли я так спокойно выдержать ее взгляд, не показать страх. Нет во мне той покорности судьбе, какая присуща людям тринадцатого века, особенно азиатам.

— Возьмите его в кольцо, — приказал я дружинникам и, чтобы опять не отнеслись пофигистски к моим словам, добавил: — Его жизнь — ваши жизни.