Свонни было семьдесят шесть. Я говорю о возрасте не потому, что думаю, будто она впала в маразм, как говорил Торбен про Асту. Ей было семьдесят шесть, но она стала утверждать, что семьдесят семь. И если в газетах писали о дневниках, что происходило постоянно, указывали, что ей семьдесят семь. Более того, это случилось в начале лета, до ее семьдесят шестого дня рождения в конце июля.

И еще. К этому времени Свонни уже попала на страницы «Кто есть кто», где написали, что ее родители Расмус Вестербю и Аста Каструп, место рождения — Лондон, дата рождения — 28 июля 1905 года. Но в интервью астрологу для женского журнала она сказала, что рождена под знаком Тельца, а этот знак приходится на конец апреля и три четверти мая.

Сначала я списала все на ошибку журналиста. Они неправильно поняли, как часто случается. Но затем мне показали суперобложку для «Живой вещи в мертвой комнате» в мягком переплете, где напечатали отрывок из биографии Свонни и цитату из последней рецензии. Там говорилось, что Свонни родилась в 1904 году.

— Нет-нет. Я не хочу это исправлять, — сказала она, когда я указала ей эту неточность.

— Это легко можно исправить, — настаивала я. Они ведь специально прислали образец обложки ей на согласование.

— Не думаю, что они поменяют, — возразила Свонни и хитро посмотрела на меня. Раньше она так не делала.

— Свонни! Конечно же, они все исправят.

— Когда я начала все это с дневниками Mor, я пообещала себе никогда не скрывать возраст. Ужасно и недостойно претендовать на то, чтобы тебя считали моложе, чем ты есть на самом деле. Я никогда не поступлю так.

— Нет, ты заявляешь, будто ты старше чем есть. Это не недостойно — это абсурдно!

— Но в моем возрасте это уже не имеет большого значения, не так ли? — произнесла Свонни и добавила совсем невпопад: — Все дело в честности. Быть честным и открытым во всем — этому учила нас Mor, и я стараюсь жить, следуя ее принципам.

Я даже не попыталась сдержать смех, и, похоже, Свонни обиделась.

— А говорить, что ты родилась в мае 1904-го, это честно?

— Они все искажают, эти газеты, — последовал ответ.

Я не могла понять, что с ней происходит. Но через несколько недель наткнулась на статью в «Санди Экспресс», где Свонни рассказывала, что брат, которого она потеряла в Первую мировую войну, погиб в Аргонне в 1918 году. Если бы журналистка, бравшая у нее интервью, заглянула в «Асту», она бы обнаружила, что Свонни ошиблась на две сотни миль и два года.

Проще всего это объяснилось бы словами моего кузена Джона, что у нее начинается маразм. Он позвонил, чтобы сказать об этом. Джон и его брат Чарльз, вероятно завидуя успеху Свонни, объявили себя хранителями памяти своего дяди, Моэнса-Джека. Вероятно, когда Аста переезжала к Свонни после смерти Morfar, они завладели письмами Джека из Франции. Возможно, она сама отдала их, поскольку никогда не отличалась сентиментальностью, чтобы хранить письма покойного сына. Джон и Чарльз попытались опубликовать их. Они даже написали предисловие и постарались связать все письма воедино, добавив текст от себя. Так сказать, запрыгнуть в поезд, который привела в движение Свонни. Но их усилия оказались напрасными. Ни один издатель не заинтересовался, и, принимая во внимание, что бедный Джек писал только что-то вроде «У меня все нормально, надеюсь, что и дома все путем», не могу сказать, что меня это удивило.

Джон обратился в «Санди Экспресс» с просьбой отредактировать письма и напечатать, но и здесь ему отказали. Ведь журналистка записала на диктофон интервью со Свонни, и я не сомневаюсь, что когда она проигрывала запись, то слышала, как собеседница четко и ясно поведала, что ее брат погиб в Аргонне в последние месяцы Первой мировой войны.

Хоть в чем-то я наконец согласилась с Джоном. Согласилась, что Свонни — я употребила именно это слово — «путает».

Она слишком много работала, когда с головой окунулась в рекламную кампанию, на которой настаивали издатели. У нее снова обострился артрит. Я вздохнула с облегчением, когда Свонни сообщила, что ей нужен отдых и она отправляется в круиз со своими родственниками из Роскильде.