На следующий день тамбовцы стали свидетелями зрелища, которого они не видели с довоенных лет: по городским улицам, сверкая медью труб и амуниции, под звуки бравурного марша проходили ровными рядами эскадроны Орденского кавалерийского полка…
Не было, конечно, на бойцах ни киверов, ни доломанов, но одеты они были аккуратно, чисто выбриты, в седлах держались лихо. Кони были худыми, но ухоженными, подобраны в масть. А вечером в раковине городского сада впервые за многие годы зазвучали вальсы и марши в исполнении армейского духового оркестра.
Обыватели были потрясены: красные бойцы вовсе не походили на «бывших каторжников и дезертиров», какими их изображали базарные слухи, распространяемые шептунами и поднатчиками.
Киквидзе понимал, что война только начинается. Поэтому главное внимание уделял занятиям в поле, причем — что очень важно — не только дневным, но и ночным.
Политотделов и комиссаров в частях тогда еще не было, их заменяли выборные комитеты, которые, по сути дела, вели всю политическую работу. Они же выполняли, если возникала надобность, и функции военно-революционных трибуналов. Председателем армейского комитета был С. Медведевский, пользовавшийся огромным авторитетом у бойцов и командиров за личную храбрость, ум, доброжелательность и справедливость.
Еремин, по-прежнему часто беседовавший с Киквидзе на правах старого друга по душам, приметил одну новую черту в его поведении. Каждый вечер Киквидзе подходил к одному из старослужащих солдат или унтер-офицеров и вызывал его на долгие воспоминания о сражениях мировой войны.
— Охота тебе слушать эти охотничьи байки? — с недоумением спросил он как-то Киквидзе.
— Чудак, — ответил Васо, — они четыре года воевали, а я четыре месяца.
Киквидзе, сам получивший образование на медные деньги, остро переживал, что многие бойцы малограмотны, плохо разбираются в политике, никогда в жизни не видели театрального представления. Он отдал специальный приказ, чтобы для бойцов устраивались лекции и доклады на разные темы, бесплатно раздавались петроградские, московские и местные газеты, организовывались выступления артистов и даже спортивные состязания, в том числе скачки с препятствиями на призы.
Внешне Киквидзе выглядел много старше своих двадцати трех лет, казался суровым, даже грозным, но, в сущности, оставался удивительно непосредственным и романтичным человеком. Эти его качества своеобразно отражались даже в отдаваемых им приказах — выразительных и немного с нынешней точки зрения наивных.
Приказ № 3
советским войскам 4-й армии
27 апреля 1918 года.
Город Тамбов
Ввиду предстоящей демонстрации в честь общего пролетарского праздника 1 Мая приказываю командирам частей и отрядов производить ежедневные строевые занятия, дабы показать, что и Красная Армия может дать строевые ряды бойцов за идею. Музыкальной команде изучить «Интернационал», а драгунскому эскадрону выделить песенников и изучить народно-революционные песни.
30-го сего апреля в 14 часов командирам частей выстроить свои части для репетиции на казарменном плацу у деревянных конюшен. Пехоте иметь на правом фланге музыкантов, артиллеристы должны быть в пешем строю, эскадрон — в конном. Пехота должна быть без шпор, шашек и револьверов.
Предписываю командирам частей смотреть за тем, чтобы солдаты, увольняемые в город и на станцию, были без оружия.
Подлинно подписал:
Первомайский праздник прошел организованно и весело. Сам Василий Исидорович с делегацией бойцов — один командир и два красноармейца от каждого подразделения — и с духовым оркестром побывал на вечере у рабочих пороховых заводов на станции Кандауровка. Когда начались танцы под оркестр, Киквидзе долго крепился, потом не выдержал и, сбросив неизменную кожанку, ворвался в круг. Командарм танцевал лезгинку: с гиканьем, выкликами «Асса!», лихими прыжками на колени… Танцевал самозабвенно, до полного изнеможения, словно предчувствуя, что танцует в последний раз в жизни…
В начале мая Киквидзе был срочно вызван в Москву для доклада о положении в войсках. В столице он пробыл всего одни сутки.