— Не всё, — возразил я холодно, застёгивая ремень. — Будем шуметь, пока можно. Поднимем бучу. Наши должны услышать. Предупредим их… хоть так.

— Верно! — глаза Юльки загорелись.

— Дайте автомат, — потребовал Сашка, садясь и руками подбирая внутренности. Юлька задрала на нём гимнастёрку и рубаху, я начал молча запихивать это обратно в живот, а она тут же перехватывала рваную рану бинтом. Кровь текла вяло, но кишки лезли обратно плохо. — Поскорей, чего ты копаешься, — сказал Сашка спокойно. — И закрепите, чтобы не вылезали.

— Куд-да! — Женька дал короткую очередь. — Скорей, они ползут, гады!

— Я сама, — Юлька отстранила меня, — теперь я сама, а ты давай…

Что «давать» — было понятно. У меня было четыре полных магазина, плюс пятый в оружии, шесть патрон в «парабеллуме», запасная обойма, штук тридцать парабеллумовских патрон россыпью — они, как известно, подходят и туда и сюда — и две «лимонки». Примерно так же обстояли дела и у остальных. В принципе, мы могли отбиваться долго — перед нами были огороды, слева, справа и сзади — пологий, но довольно длинный склон, по которому карателям предстояло лезть под огнём. Пригибаясь, я занял позицию справа. Женька лежал в сторону огородов, Юлька перебралась влево, а Сашка на своих ногах перешёл в тыл. Я понял, что он так и так уже мёртв, и у меня сжало горло. Мне захотелось окликнуть его и сказать что-нибудь… ну, типа что всё будет хорошо…

То, что и все мы, в сущности, мертвецы, меня как-то не колебало.

— Нельзя их подпускать близко, — сказал Сашка, — они нас закидают гранатами.

Видно было плохо, свет фонарей и фар больше мешал — впрочем, нашим врагам он мешал, конечно, тоже.

— Партизан, сдавайса! — гортанно кричал в темноте голос. — Партизан, сдавайса! Ити плен! Рус капут! Зовьет капут! Шталин капут, ити плен! Партизан, сдавайса! Война конец, ити плен! Партизан, сдавайса!

— Нну-у, с-сука… — процедил Сашка, и его ППШ коротко харкнул на звук. Я не знаю, попал ли он, но голос умолк — зато всё вокруг буквально взорвалось стрельбой и воем — каратели пошли в атаку. Поверх стрекота пистолет-пулемётов и винтовочной пальбы рокотали два пулемёта. Я положил ЭмПи боком, чтобы магазин не мешал плотней прижаться к земле, и начал водить стволом, отсекая очереди в три-пять патрон, по дуге. Перекатился влево, вправо, не переставая стрелять. Мокрая земля ударила в левую щёку, что-то с противным сырым хлюпаньем рвануло её с другого бока. Я сменил магазин и продолжал стрелять. Потом стало тихо, только неподалёку кто-то надрывно стонал и матерился по-русски, да изредка постреливали винтовки.

— Ой мама… ой, мать её… ой, убили, гады, сволочи… ой, ой, ой… — стоны были мутными и дурнотными, как ночной кошмар. Полицай… — Да за что ж… ой, ой, ой, боженька… помогите, Христа ради, ой…

— Да замолчи ты… — пробормотал я. Мне было тошно слушать это.

— Все целы? — спросил Сашка.

— Ты как? — вместо этого ответил я.

— Нормально, не болит, — отозвался он. — Сейчас они опять пойдут.

— Мальчишки, — сказала Юлька, — не надо бояться. Наши всё равно победят.

— Никто не боится, — сказал Сашка.

— Жаль только, что мы не узнаем… — не договорил Женька. Но я понял его. И, охваченный внезапным полубезумным чувством, начал выкрикивать:

— Мы знаем! Эй! Вы! Ка-азлы! Слушайте! Скоро вашу шестую армию зажмут в Сталинграде! Так, что только брызнет! А в начале сорок третьего её остатки сдадутся в плен! И Паулюс сдастся! Съели?! А летом сорок третьего вас расшибут на Курской Дуге! И «тигры» с «пантерами» не помогут! А в сорок четвёртом мы войдём в Германию! А в мае сорок пятого возьмём Берлин! И Гитлер ваш отравится! Ну! Идите сюда! Убивайте нас! Всё! Равно! Так! БУДЕТ!!!