— Почему ты… Почему… И как вообще…
Молодец, Зубов, пятерка тебе за умение вести переговоры! Гребанный дипломат!
— Как? — Она усмехается, — не знаю. Должно быть, с коленки доползло. Так бывает. А почему не сказала? Так я не в курсе была, куда сообщать. Вы, господин Решетов, тире Зубов, тире… Как вас там сейчас? Каменев? Так вот, вы, господин с многими фамилиями, не потрудились оставить адрес. Телефон. Почту. Абонентский ящик, куда я весточки могла бы слать до востребования. Вы, господин… Черт… Устала перечислять! Просто свалили, рассказав наивной девочке сказочку, потом заставив поверить, что вас пристрелили, а потом… Черт…
Она неожиданно теряет запал, безжизненным тоном выдыхает:
— Я в самом деле очень сильно устала. И не хочу сейчас… разговаривать.
— Хорошо, — мне трудно согласиться, очень трудно перестать быть деревянным големом, но я понимаю, что ей реально нужен отдых, — я за тобой утром заеду.
— Нет.
— Да.
— Нет.
Голос у нее не Клубничкин. В нем нет нежности, мяукающих сладких нот… В нем — железо, сталь, неоднократно закаливаемая. Она может быть хрупкой, если неправильно обрабатывать. Или, наоборот… Сейчас, похоже, второй вариант.
Я тут ничего не добьюсь.
И надо отступить.
— Хорошо, Клубничка, поговорим позже.
— Не называйте меня так.
— Пока, Клубничка.
Выхожу за дверь, и тут же, стоит только оказаться по ту сторону и отойти на пару шагов, ноги перестают держать, а сердце вспоминает, что давненько оно кровь не качало.
Мне одновременно бьет по башке и по ногам, да настолько сильно, что приходится хвататься за стену.
Хватаюсь.
И дышу, пытаясь прийти в себя.
Поворачиваюсь, смотрю на равнодушно запертую дверь. Ничего, Клубничка… Еще поговорим.