Перейти из столицы в степь значит перенестись из круга настоящей образованности ко временам первобытного состояния человека и природы. Целые веки усилий ума изобретательного, целые периоды переворотов политических и, так сказать, целые поколения рода человеческого, в последовательном и продолжительном их порядке, отделяют первое место от последнего, как два противоположных полюса.[56]
Это ощущение будет присутствовать, так или иначе, у всех наших авторов, вызывая в уме образы древних народов, все еще невидимо присутствующих рядом, и формируя соответствующие стереотипы восприятия Украины.
Записки путешественников — особый жанр. Короткие цитаты или даже пространные выдержки из этих книг не могут передать эффект убедительности, который они производили на читателей. Такие заметки или дневники надо читать целиком. Ведь само повествование имитирует медленное странствование по территории и воспроизводит эмоциональные состояния, неожиданные мысли, ассоциации и т. п. чувства от посещения действительных исторических местностей. От того, кто читает записки путешественников, ожидается сопереживание, совместное посещение территорий. Общее впечатление складывается постепенно по мере прочтения дневника. Образ страны, следовательно, становится также убеждением читателя, который проделал весь путь вместе с автором и его глазами увидел дороги, города, реки, степи. Опыт путешественника становится опытом читателя. Убедительными оказываются не просто отдельные утверждения, а все путешествие.
Одно из первых «путешествий» в Малороссию, изданное князем Петром Шаликовым в 1803 году[57], практически не содержит сведений о территории, познакомиться с которой отправился автор (он советует не ждать от него «ни статистических, ни географических описаний» и не обманывает читателя). Это почти карикатурный образчик сентиментализма, наполненный переживаниями и эмоциями, достаточно клишированными, которые путешественник вызывал в себе в течение поездки. Вместо «статистических описаний» Шаликов предлагает нескончаемые описания природы, которую находит чрезвычайно волнующей и живописной, а также эвфемистически завуалированные воспоминания о своих увлечениях местными «нимфами». Многословное и пустое с фактической стороны «путешествие» Шаликова вместе с тем не без пользы для нашей темы. Оно демонстрирует, как устанавливается способ восприятия Малороссии российской публикой, или, попросту говоря, формирует дискурс Малороссии в российском сознании. Малороссия — это страна, от упоминания о которой приятно и радостно, а воспоминания о ней — сентиментальные и беззаботные. Это край «молока и меда», милых людей и прекрасных «нимф». Но прежде всего это страна, где человек (с достаточно развитым чувством прекрасного) может стимулировать свои эмоции созерцанием природы.
Другие путешественники не были столь самоуглубленными, как князь Шаликов, и обращали внимание на окружающую реальность, не только на собственные переживания. Знания о территории, по которой они путешествовали, различались, как различной оказывается и точность и меткость наблюдений. Порой впечатления и выводы поверхностные, порой — откровенно курьезные. Нас в этой литературе, впрочем, как раз и интересуют общие места, клише и стереотипы. Следует помнить, что все без исключения путники еще до поездки выполняли «домашнее задание» — читали кое-что из истории края, древней и новой. Все без исключения путешественники хорошо проштудировали «Нестора», то есть какую-нибудь летопись (а Алексей Лёвшин, кроме того, еще и Степенную книгу) и знают древнерусские местности Малороссии не хуже любого из туземцев. Лучше всех оказался подготовленным — довольно ожидаемо — немец фон Гун. В дополнение к летописи он перечитал описание Украины Боплана, «Краткое описание Малой России» Рубана, путешествие Гильденштедта, путешествия Сумарокова и Измайлова (такая эрудиция дала ему возможность назвать свою книгу с немецкой скрупулезностью «Поверхностными замечаниями»). Круг чтения формировал ожидание и определенным образом настраивал оптику: путешественники в основном видели то, что вычитали из книг. Желание подтвердить вычитанные сведения и спровоцированные ими фантазии в большинстве случаев и было стимулом для путешествия. Как патетично объяснял свои мотивы Алексей Лёвшин в 1816 году:
Древняя История Российская давно возбуждала во мне желание видеть Малороссию, знаменитую многими великими происшествиями. Россиянину, думал я, не простительно не быть в Киеве, не взглянуть на Полтаву, — и спешил осмотреть памятники славы предков наших.[58]
Еще до отъезда Лёвшин привел себя в соответствующее экстатическое состояние в ожидании больших эмоций и исторических прозрений:
Вот колыбель отечества нашего! Вот земля, которая была поприщем громких подвигов древних предков наших! Вот страна, в которой Россия приняла вид благоустроенной державы, озарилась лучами Христианства, прославилась мужеством сынов своих, осветилась зарею просвещения и начала быстрый полет свой, вознесший ее на высочайшую степень славы и величия. Возобновляю в памяти моей знаменитые дела победоносных Славян, вслушиваюсь в отголоски их славы и спешу видеть те места, которые были свидетелями величия их. С этой целью еду я в Малороссию.[59]
В таком же эмоциональном состоянии отправлялись на юг и остальные наши путешественники, даже если в высказываниях оказывались чуть более сдержанны, чем Лёвшин. Практически все в древних местах русской истории ожидали найти какой-то рафинированный, настоящий, неиспорченный тип «российское™». Большинство было разочаровано — приятно или неприятно.
Князь Иван Андреевич Долгоруков[60], владимирский губернатор и литератор-любитель, организовал свое «путешествие» на широкую ногу. Он задумал посетить Малороссию, Таврию, Крым и Одессу. Выехал из Владимира весной 1810 года, чтобы символически завершить свое путешествие в начале сентября в Москве. Впрочем, главной целью его путешествия был Киев, место, куда князя привлекали столько же интересы исторические, сколько и личные: поклониться могилам родственников (его бабкой была знаменитая игуменья Нектария, княгиня Наталья Долгорукая).
Князь путешествовал не спеша, останавливаясь и осматривая все, что считал достойным внимания, а свои впечатления записывая в многословный дневник.
Перемену князь начал чувствовать буквально после первой же «украинской» почтовой станции. Все резко стало меняться вокруг: внешность людей, их язык, вид их жилищ. Сразу же за Курском
[в]иды для нас открылись новые, мы стали встречать мазанки и однодворцев; строение здесь беднее нашего, великороссийского, но за то живут обыватели гораздо чище и опрятнее; услышали малороссийское наречие, обедали в дубовой избе, выбеленной снаружи; избы белые, по их выговору с грубами, т. е. с трубами. Но, ах! и здесь все уж дорого![61]
Это удивительно, но русские путешественники ощущали резкую перемену климата на первой же почтовой станции за Курском. Павел Сумароков, совершая вторую поездку в Крым в 1802 году, записал:
Перемена в климате здесь весьма ощутительна, полдневный жар несносен, и южный ветр, вместо прохлады, обдает горячим своим дуновением.[62]
Дальше перемены становились серьезнее. Сумароков:
Но что означает в селе Липцах, последней к Харькову станции, сия крутая перемена во всем, что только взору не представляется? Вот белеются униженные мазанки; вот поселяне с обритыми головами разъезжают на волах, и вот открытые шинки винной продажи. В опрятной и веселенькой хате нахожу я иные лица, иные обыкновения, иное на хозяевах одеяние, иное устройство и слышу иной язык. Неужели тут положен предел Империи? Не в другое ли въезжаю я государство? — Нет! Империя все продолжается; а отсюда начинается край, называемый Малороссиею.[63]
Восемь лет спустя, в том же месте, в с. Липцы между Белгородом и Харьковом, въехал в другую страну и князь Долгоруков. Он опознал ее по тем же точно приметам и испытал в точности те же недоумения о природе Российского государства:
Наконец въехали мы в пределы Украйны. Зачал приходить мне на память пан Хмельницкий и Мазепа. […] Везде без исключения мазанки, нет других жил. Появились хохлы. В 28 верстах от Харькова деревня Липцы ими населена. Увидели мы образчики плодородного климата: на воздухе родятся арбузы без всякого садовнического присмотра; для них отведены изрядные места и их зовут бакши. Туда, в своих нарядах и в пестрых юбках из ковров ходят бабы очищать сей плод от побочных растений. Мы несколько сборищ таких объехали. Это делает приятную для зрения картину.[64]
Такая эпитома общих мест об Украине — воспоминания о Хмельницком и Мазепе, белые мазанки и в них хохлы, плодородный климат и живописные поселяне на фоне пейзажа — сопровождается у князя и более глубокими размышлениями. Кажется, впервые именно на Украине, благодаря конфронтации с ее неожиданной непохожестью, ему пришлось задуматься над собственной идентичностью и тем, что, в сущности, составляет сердцевину «русскости»: