— Пожалуйте за мной, господин Керенский. Меня просили вас провести по нужному адресу, а то мало ли что нынче происходит, вдруг вы заблудитесь. А адъютанты смогут вас подождать в машине.
Керенский насторожился, в голове прояснилось, а в груди охолонуло стылым холодом. Идти или не идти? Вот в чём вопрос. Не имея от природы авантюрного характера, он боялся. Боялся, что одно движение руки, и у него в печени засядет нож или пуля, исключительно бандитская, и навеки пробьёт его пламенное сердце вождя революции.
Жалко себя было до слёз, даже не до слёз, а скорее до соплей. Но зубов бояться, с женщинами не общаться. Да и глупо останавливаться на полпути. Так можно всего бояться. Под крышей пройдёшь, снег башка попадёт, и привет, ну и так далее. А незнакомец произнес фразу условленного пароля.
Тяжело вздохнув, Алекс посмотрел на адъютантов, которые следовали вместе с ним и, утвердительно кивнув, зашагал вслед за сопровождающим. Адъютанты остались возле машины. Вместе с сопровождающим Керенский прошёл парадное, завернул в небольшой закуток, где в конце оказалась дверь, ключ от замка которой у незнакомца оказался в кармане.
Скрежетнула скважина, дверь отворилась, и они вошли во двор через чёрный ход. Пройдя несколько метров, зашли в другой подъезд и, поднявшись на последний этаж, остановились перед деревянной дверью с цифрой восемь, изображенной в виде вставшей на дыбы змеи. Человек дёрнул рычажок дверного звонка несколько раз, и дверь распахнулась. На пороге стоял очередной незнакомец в военной форме.
— Проходите, Александр Фёдорович, мы вас уже давно ждём.
Делать было нечего, бежать поздно, и Керенский вошёл в тёплую с улицы квартиру, не зная, сможет ли он выйти отсюда обратно живым. Но его сердце бывалого отельера подсказывало, что бояться, в принципе, нечего и нельзя показывать свой страх этим людям.
Подчиняться трусу в силу обстоятельств, конечно, будут, а защищать — нет. Не те люди здесь собрались, и не те задачи Керенский ставил перед собой и перед ними.
Войдя вслед за офицером в квартиру, Керенский вдруг оказался в большой комнате, где находились не меньше десяти человек. Растерявшись от увиденного, он не успел всех посчитать. Сдержав эмоции, Керенский подошёл к Климовичу, который стоял в центре комнаты, ожидая его.
— Ну, что же. Я смотрю, Евгений Константинович, вы сдержали своё обещание и привели ко мне знакомиться всех, кого смогли найти.
— Нет, не всех, — крепко пожимая протянутую руку, ответил Климович, — далеко не всех. Да это и незачем. Я привёл этих людей, чтобы вы смогли лично увидеть и запомнить. Возможно, вам ещё придётся не раз их увидеть, а возможно, что и нет. Наша работа, а я чувствую, что работа и служба, которую вы нам предложите, будет нам знакома; так вот, наша работа потребует, чтобы вы, не говоря ни слова, а увидев только знакомое лицо, все поняли. Поняли, что все задачи, вами поставленные, выполняются. А обстановка находится под нашим, или вашим, контролем, а это очень важно.
— Согласен, — коротко бросил в ответ Керенский и успокоился.
Больше не напрягаясь, он вытащил руку из правого кармана, где крепко сжимал рукоять заряженного револьвера и размял затёкшие пальцы.
— Тогда прошу представить мне ваших людей.
— Да. Сначала тех, кого вы освободили из заключения. Представляю генерал-майора Валентина Николаевича Брюн-де-Сент-Ипполита, бывшего начальника департамента полиции и бывшего сенатора судебного департамента. Теперь он уже бывший заключённый, а ныне безработный и без пенсии гражданин Российской империи.
Керенский протянул руку, одновременно внимательно рассматривая стоящего перед ним бывшего царского чиновника. Это был благородного вида человек, в чертах лица которого чувствовалась порода, а кроме того, просматривались французские корни. Нос с большой галльской горбинкой, мужественный подбородок, покрытый короткой бородой, и зачёсанные назад волосы дополняли его облик.
«Ну, облик обликом, а как он будет работать и где можно применить знания этого человека?» — размышлял Керенский. Глядя в спокойные голубые глаза генерала он понимал, что этот человек наверняка честен перед собой, и это качество подтверждалось и материалами, собранными на всех осуждённых в феврале жандармов.
— Рад, что вы согласились работать на меня.
— Я буду работать ради России и для неё. И прошу меня называть по первой части моей длинной фамилии, то есть, как у вас сейчас модно — товарищ Брюн.
— Как вам будет угодно. Но работать вы будете на меня, раз я уже представляю интересы России. Нравится это вам или нет. Я думаю, что вы понимаете, что в новом качестве сможете влиять на события, происходящие с нашим Отечеством. В противном случае ваша судьба была бы печальна, и вы ничем не смогли бы ему помочь. Да и себе тоже. Надеюсь, все господа, здесь присутствующие, понимают это?