– Поехали! – После чего посмотрел на нее и насупился: – Ты соврала подругам насчет пятидесяти семи килограмм. Тут под семьдесят!

– Я же в скафандре… – невольно ужаснулась Ингеборга. – Он десять килограмм весит!

– Ну-ну, – без тени доверия ответил Порфирьев. – Учти, если отсидишь мне ноги, будем меняться.

– Я… – Ингеборга с неподдельным страхом представила, что будет, если ей на колени усядется здоровенный мужичина в снаряжении, общим весом килограмм за сто двадцать. – Я на подлокотник пересяду… я помещусь, если пригнуться…

– Сиди уже, – капитан издал тихий рык, видимо, являющийся негромким смехом. – Володя, тут левее на два градуса! Сейчас будет большой валун, в прошлый раз мы его справа объезжали.

Вездеход натужно взвыл и пополз сквозь непроглядный мрак, забитый пылью и сыплющимся с небес бесконечным потоком черного снега. Вскоре налетел буран, видимость упала метров до пяти, и скорость снизилась. Ингеборга посмотрела на хронометр скафандра. Два тридцать ночи. До интоксикации мужчинам остается шесть часов. Полноценная процедура купирования последствий передозировки – это час биорегенерации. В «Подземстрое» три биорегенератора, значит, в идеале требуется пять часов. Вряд ли они успеют добраться до убежища за час. Но можно применить ускоренную процедуру, она вдвое короче. Это позволит ликвидировать наиболее угрожающие факторы интоксикации и избежать необратимых последствий. А после провести пациентам полноценный курс лечения. То есть на первое время требуется тринадцать получасовых биорегенераций, при наличии трех устройств это два с половиной часа. Если они смогут доехать до «Подземстроя» за три часа, то в запасе будет еще тридцать минут. В общем, времени хватает.

Но все оказалось совсем иначе. Донельзя перегруженный вездеход еле полз через непрекращающийся буран, надрывая двигатель, и водитель все чаще кивал Порфирьеву на индикаторную панель приборного интерфейса. Ингеборга пыталась проследить его взгляд, но понять, какой именно из множества пестрящих красными значениями индикаторов он имеет в виду, не могла. Все данные били тревогу, свидетельствуя об опасной перегрузке, и скорость, едва превышающая отметку в двадцать километров в час, говорила сама за себя. За два часа удалось пройти чуть более половины пути, и кто-то в ближнем эфире спросил, можно ли ехать быстрее.

– Если прибавим скорость – сожжем движку, – ответил водитель. Он напряженно всматривался в лобовое стекло, то и дело переводя взгляд на приборы.

Все понимали, что чем меньше скорость, тем меньше времени остается до интоксикации, причем не только мужчинам, но и всем остальным. Давиду вновь стало плохо, и Дилара занервничала, пытаясь скрыть беспомощность за тщетной возней с ребенком. Помочь затянутому в обрезки скафандра сыну она не могла ничем, и лишними движениями только усиливала ужасную тесноту в пассажирском отсеке, до отказа набитом сидящими друг на друге людьми. Вскоре стало плохо человеку, которого мужчины обнаружили на складах Росрезерва. Он жаловался на пугающе сильную тахикардию, потом ему свело судорогой голень, и он мучительно взвыл, не имея возможности распрямить ногу в жуткой тесноте. Кто-то выключил ему микрофон, но через окошко кабинной перегородки было видно, как несчастный трясется всем телом. Через какое-то время он потерял самообладание от боли и начал рваться прочь из машины, его сдавили отовсюду, лишая возможности дергаться, и человек потерял сознание. Кто-то, сидящий то ли рядом с ним, то ли прямо на нем, проверил датчик биомониторинга и сказал, что несчастный еще жив. Это немного разрядило обстановку, и жалующийся на тяжесть в груди Давид забылся тяжелым сном. Следом уснул муж Дилары, его постоянный сухой кашель-кряхтенье прекратился, и в ближнем эфире остался лишь густой треск помех. Ингеборга убрала громкость до минимума, треск превратился в убаюкивающее шипение, и она в очередной раз постаралась сменить позу.

– Что на этот раз? – недовольно прорычал Порфирьев напрямую, вне ближнего эфира.

– Я подвинуться хотела, – обиженно ответила девушка. – Чтобы вам ноги не отсидеть.

Вместо ответа капитан сгреб ее в охапку, устроил на себе по одному ему понятному принципу и велел сидеть так. «Так» оказалось полулежа на его груди, окно в кабинной перегородке из этого положения было уже не увидеть, взгляд упирался в плечо водителя, и Ингеборга закрыла глаза.

– Может, срежем? – тревожные интонации в голосе водителя заставили ее проснуться.

– Мы там не ездили, – с сомнением ответил Порфирьев. – Хрен его знает, что там! Если завязнем, то энергии уже ни на что не хватит!

– Аккумулятор опустеет через километр! – возразил водитель. – А осталось еще два! Пешком придется идти! Этот мудак из РВСН не поверит, что мы привезли ему всю эту хрень!

– Срезай, – хмуро согласился капитан. – Только быстро, тут фон высокий. Смотри в оба! Склоны усыпаны валунами, эпицентр где-то недалеко, когда гору раздавило, она в эту сторону расползлась.

Индикатор дозиметра показывал две с половиной тысячи рентген в час, и сон как ветром сдуло. Это здесь, внутри кабины?! Сколько же тогда за бортом!

– Где мы? – тихо прошептала Ингеборга, вглядываясь в дрожащий свет ходовых прожекторов, неровно ползущий по утопающей в пыльном мраке черной снежной поверхности. Похоже, вездеход шел под наклоном, по какому-то склону, перпендикулярно линии понижения, словно собирался срезать объезд напрямик.

– Черт! Прицеп сползает вниз! – Водитель судорожно орудовал элементами управления. – Какого хрена?! Наклон же не сильно крутой!

– Груз слишком тяжелый! – Порфирьев резко обернулся к боковому иллюминатору, пытаясь разглядеть что-то снаружи. – Съезжай вниз! Быстрее, пока волокушу не перевернуло! Скорости! Скорости!