— Ты просто, как этот, Буркашов! — восхитился Юра.

— Увы, нет, — вздохнул Прошка. — Много пришлось в свое время передумать, как же остаться живым и по возможности наиболее здоровым. Там, в лесу. Тяжелый был год.

Все замолчали и принялись смотреть в окно, где мелькали столбы и проносились мимо какие-то хибары, похожие на жилища дехкан.

— А про Буркашова вот что я вам, господа студиозусы, скажу, — нарушил паузу Прошка, перевернув нагревшиеся пятаки, и снова прижав их к щеке. — Если он действительно такой честный человек, каким себя кажет, то рано или поздно, когда совсем устанет от так называемой борьбы, уйдет в монастырь.

— Это как? — сразу все вместе удивились остальные.

— Будет искать ответы на все вопросы у Бога, монахом станет, или священником.

Никто не стал отвечать на подобное предсказание, каждый, думая о чем-то своем, уставился в пыльное окно. Юра вспоминал родителей и злился на себя: переживая за них, хотелось самому исправить положение, чтоб было все как прежде. Но как, черт побери?

Слава богу, что скоро случился Питер, недалекие «Пять углов», ресторан «Садко», поблизости от которого всегда можно было приобрести «Ркацетели», или «Вазусибани» по два семьдесят за бутылку.

Прошка как-то сам собой стал негласным лидером их питейного сообщества, почти гуру.

Иногда Юра по утрам решался пойти на подготы, но, подходя к ЛИИЖТу, желание пропадало, он выруливал на Майорова, заходил в некруглосуточный переговорный пункт и звонил в Смоленск. Он разговаривал с друзьями, один раз даже номер автоответчика кинотеатра набрал, внимательно прослушал весь репертуар, но связаться с домом не решался. Телеграмма, что у него все в порядке, готовится к экзаменам, было единственное, что он позволил себе за это время.

Как-то днем съездил за компанию с Прошкой на Елизаровскую, где жил очень интересный человек, сосед «гуру» по даче. Человек оказался профессором с кафедры философии одного из питерских вузов, Владимир Залманович Дворкин.

— Заходи, заходи, Игорь, — сказал профессор, но, увидев, что посетителей было двое, добавил:

— Проходите, парни. Чайку?

Прошка, который, оказывается, в другой жизни назывался Игорем, легко согласился:

— Это — Юра. Он из Смоленска. Пока абитуриент. Думает поступать к нам.

Пока за чашкой чая Дворкин передавал Прошке наказы и приветы родных и близких, выставлял какие-то обернутые в газеты банки, Юра осторожно присматривался. Просто так, из любопытства.

Квартира была самая обыкновенная, никакой экзотики или антиквариата, никакой вычурной электроники, книг, правда, очень много. На холостяцкое жилище тоже не походило: чувствовалась системность и опрятность вещей, какие может им придать только женщина. Сам хозяин квартиры был чуть старше пятидесяти, седые волосы аккуратно подстрижены, будто только из парикмахерской. Правую щеку портил глубокий и давний шрам. Из-за него скула была, словно с гигантским флюсом, отчего, наверно, и речь профессора казалась чуть невнятной. Но этот дефект не делал Дворкина уродом, во всяком случае, не хотелось постоянно бросать взгляд на эту опухоль.

— Были тут недавно на Буркашевской сходке, — поделился воспоминаниями Прошка.

— И вас не изловили милиционеры? — чуть усмехнулся профессор.

— Русбой — это сила, — вставил Юра, припоминая слова того здоровяка.