Можно говорить, что и то нечестно, и это нечестно, но никто не скажет, что в основе этой нечестности не лежало стремление обоих государственных деятелей уменьшить потери своих армий, потери своих стран.

А поляки? Чтобы усилить свои позиции и претензии на власть в освобожденной Польше, эмигрантское правительство дает команду Армии Крайовой поднять восстание в Варшаве 1 августа 1944 года. К этому моменту в своем наступлении советские войска уже 40 дней вели бои, прошли с ними от 600 до 700 км, и в районе Варшавы были контратакованы крупными силами немцев. Польское правительство даже не предупредило Москву, а ведь надо было согласовать свои действия с ней. Зная, что в Варшаве бои, обессиленные советские войска напрягли последние силы и заняли на правом берегу Вислы Прагу — пригород Варшавы, части Войска Польского даже зацепились за левый берег, но Армия Крайова не оказала им помощь, и немцы сбросили эти части в Вислу. Немцы утопили это восстание в крови, 200 тысяч варшавян было убито, Варшава была разрушена.

Вот спросите себя: во имя чего это делалось? Ведь если бы Армия Крайова договорилась о совместных действиях с советским командованием и восстание было поднято вовремя, то одновременный удар с фронта и тыла резко бы сократил потери и Армии Крайовой, и Советской армии, остались бы в живых сотни тысяч поляков, потери советских войск убитыми на территории Польши не достигли бы астрономической цифры — 541029 человек. Во имя чего нужна была эта авантюра? Чтобы в послевоенной Польше в правительстве сидели те, а не другие министры? Но разве ради этих сукиных детей война велась? Разве они стоили столько народной крови?

Но вернемся в 1939 год. Польские военнослужащие в СССР недолго оставались интернированными, в ноябре 1939 года польское правительство в эмиграции объявило войну Советскому Союзу. Надо думать, в защиту Финляндии. Англия и Франция войну не объявили, а Польша объявила! Ведь это сколько ума надо иметь, чтобы, только что оставив без помощи свою страну, выступить на защиту Финляндии — государства, неспособного оказать никакого влияния на освобождение Польши? И выступить против той единственной в мире страны, которая действительно могла Польшу освободить?

Оставим риторические вопросы. Объявив войну, правительство Польши не вызвало паники в Генштабе Красной армии, но превратило всех польских военнослужащих на территории СССР в военнопленных. Теперь уж Советский Союз не мог их никуда ни отпустить, ни освободить. Шутки в сторону, польское правительство уже начало формировать бригаду подгальских стрелков для войны с СССР.

О чем оно думало? Думало оно о судьбе по меньшей мере полутора сотен тысяч своих граждан в СССР? Ведь если бы это правительство установило дружеское отношение с СССР неофициально (официальному препятствовали секретные протоколы к пакту и договору о дружбе между Германией и Советским Союзом), то судьба пленных могла бы быть совершенно другой. Ведь СССР, понимая, что это союзники в будущей борьбе с немцами, мог бы сослать пленных в какую-нибудь глушь, типа Туркмении, и дать им оттуда сбежать в Иран, Турцию, куда угодно, не вызывая этим больших протестов у немцев. Но как отпустить солдат и офицеров воюющей с тобой страны?

С солдатами было проще. Согласно международным конвенциям, их можно было заставить работать, и их послали на предприятия и стройки, благо рабочих рук в стране катастрофически не хватало. Маленький штришок к тому времени и легенде о всесилии НКВД. Силами польских пленных строилась дорога Новоград-Волынский — Львов, и эта дорога была включена в план производства НКВД. После официального включения Западных Украины и Белоруссии в состав СССР поляки, проживавшие на этих территориях, автоматически становились гражданами СССР и им нечего было делать в лагерях военнопленных. Но если их отпустить, то кто будет выполнять план по строительству дороги? И НКВД незаконно задерживало эту категорию пленных на стройке. Пленные стали разбегаться (сбежало 1400 человек). С позиций наших «перестроечных» историков, НКВД должно было расстрелять сотню-другую пленных, заполнить телами «ров смерти» и этим навести порядок. Ведь нам же сейчас постоянно внушают мысль, что НКВД в годы «сталинского террора» расстреливало, кого хотело и когда угодно.

Но нет! Все, оказывается, делалось и в те годы согласно тем законам. НКВД обратилось для наказания беглецов к прокурору города Луцка, а прокурор счел, что в этих побегах нет состава преступления. Это уже не пленные, а свободные советские граждане и могут работать не там, где им указывает НКВД, а там, где они желают.

Но с пленными польскими офицерами дело было сложнее. Согласно тем же международным конвенциям о пленных, офицеров нельзя было заставить работать. А между тем содержание их обходилось недешево, они ели и, по мере обустройства лагерной жизни, ели неплохо. Польский офицер немецкого происхождения Р. Штиллер, отправленный в 1941 году в Германию, писал в своем отчете в гестапо о пребывании в советских лагерях для военнопленных в Козельске и Грязовце: «Питание вначале было совершенно хорошим, правда, ухудшилось вместе с заполнением лагеря; во время финской кампании оно было неудовлетворительным и весной снова улучшилось». В Грязовце: «Размещение и питание можно назвать хорошим. Питание — даже очень хорошим для тех, кто добровольно изъявил желание работать на строительстве дороги, что мы, немцы, делали все без исключения». Но работать изъявили желание немцы, а поляки требовали соблюдения своих офицерских привилегий. То есть у Советского Союза на руках появилась обуза в виде 9000 здоровых злобных мужиков, которые никакой пользы не приносили, но которых требовалось кормить неизвестно сколько времени.

Далее по хронологии, примерно в марте 1940 года с пленными офицерами оборвалась всякая связь. От них перестали приходить письма, наркомат иностранных дел на запросы о них отвечал невразумительно. Где они и что с ними, невозможно было выяснить.

1941 год. Началась война. Польское правительство наконец смилостивилось и прекратило состояние войны с СССР.

30 июля 1941 года польское эмигрантское правительство заключило договор о взаимопомощи с СССР, по этому договору в СССР стали создаваться польские воинские части армии Андерса.

В начале декабря 1941 года в штаб генерала Андерса в Бузулуке явилось четыре человека, которыми занимался лейтенант Шатковский. Они заявили, что прибыли из Польши и принадлежат к подпольной организации «Мушкетеры», принесли с собой слухи о том, что исчезнувшие польские офицеры были убиты НКВД где-то под Смоленском. Эта четверка в Польше работала на гестапо.

В марте 1942 могилы польских офицеров в Катынском лесу обнаруживают поляки, военнослужащие немецкой армии, ставят на могилах березовые кресты и докладывают немецкому командованию. Реакции на доклад не последовало.

18 февраля 1943 года могилы поляков «обнаружила» немецкая секретная полевая полиция, доложила генералу Иодлю и начала раскопки.

11 апреля 1943 года, через два месяца после того, как немцы начали раскапывать могилы, в Катынский лес прибыла первая польская делегация, состоявшая из врачей и одного «творческого интеллигента» на службе у немцев — Ф. Гетля, которого рекомендуют как писателя. Именно Гетль первым передал по радио сообщение, что польских офицеров убили русские.

13 апреля об этом объявляют немцы.

17 апреля, не сообщив ничего своему союзнику — СССР, не запросив у него ни данных, ни объяснений, вопреки требованиям Англии и США, польское правительство в эмиграции подает в Женеве в Международный Красный Крест ноту о расследовании «советских злодеяний», причем день в день и час в час с гитлеровским правительством.

25 апреля, понимая, что если иметь таких друзей, то врагов уже не надо, советское правительство разрывает отношения с польским правительством в эмиграции.

29–30 апреля, время 9.00–13.00. К руководящему раскопками немецкому профессору Г. Бутцу присоединяется международная комиссия судмедэкспертов из оккупированных немцами стран и одного швейцарца, всего 12 человек. Они исследуют 9 трупов. Протокол за всю «международную» комиссию пишет Г. Бутц 1 мая. После чего комиссию сажают в самолет, который приземляется не в Берлине, а на никому не известном уединенном немецком военном аэродроме. Здесь комиссии дают «добровольно» подписать акт, и только после этого ее отвозят в Берлин. 4 мая «протокол» публикует «Фолькишер беобахтер».