Книги

Катится камень

Да оставь ты ее уже, бутылку эту. Тем паче, урны рядом ни одной. Пусть море её заберет — может, пригодится кому.

3. Перо

Надо же, сколько их здесь. Будто снег выпал. И, приглядись повнимательней — ни одно не похоже на другое… Про камни то же самое говорят. Врут. Камни бывают такими, что не отличишь — да и зачем? А перья — никогда. Даже пуховые, которыми подушки набивают. На вид, вроде бы, одинаковые, но сны на них — совсем разные снятся. Хочешь — проверь.

Вот этим, пожалуй, и писать можно, если обточить правильно. Для каждого пера — своя история, другую им не запишешь, как ни старайся. Хорошее, настоящее перо, но неправильное: обтрепанное, неровное. И история его такая же — неправильная, но настоящая.

Почему птицы следуют за кораблями? Люди считают — объедками кормятся, и ты, вижу, так же думаешь. Мало кто сейчас про Город знает, вот, птицы, разве что…

В сумерках, когда исчезает горизонт — в море появляется Город. Всего на несколько минут, но большего и не надо. Он, как и всякий город, для людей… для всяких людей. Без разницы — правильных, неправильных. Те, которые с опустевших кораблей — они тоже там. И те, которых двое в одном, и люди-дельфины. Только птиц в Городе нет. Мелочь, скажешь?

В Городе ведь небо, вода, земля — все вперемешку. Море — дельфины чувствуют, земля — то, что под ногами, а небо — так просто не увидишь. Каково людям без неба? Истории из уст в уста, из рук в руки передавать можно, и спать можно на камнях, но небо… Нельзя без него. Ждут люди птиц, зовут. Птицы всегда небо найдут, даже в Городе, только сам Город найти не могут — не их это место. Оттого и собираются вокруг кораблей, надеются — не пойдет ли какой в Город? Так и ищут люди и птицы друг друга. До сих пор ищут. Предупреждал же, неправильная это история. Пока неправильная.

Не все в мире изменить можно, но кое-что в наших силах. Смотри, там, чуть впереди, берег осыпался? Давай и мы поищем… Верно, глину. Теперь твой черед, да?

Клюв на месте, глаза на месте… Крылья, главное, побольше сделай. Здорово, отлично получилось. И последнее осталось — жизнь вдохнуть. Дорогая цена? Другой за чудеса и не бывает — ничего на пустом месте не возникнет. Это настоящая, правильная цена. Не бойся: возьмем у тебя половину и у меня половину. Ты даже не почувствуешь ничего.

Вот так. А теперь отпусти его. Посади на камень. Конечно, сразу не полетит — это пока птенец. Но он справится и отыщет небо для Города, обязательно. Веришь? И он верит. И я. Значит, получится.

Нам же с тобой — пора. Сумерки густые, как кисель, море и небо сомкнулись… Идем домой. Еще минута — и Город появится. Но он не для наших глаз. Пока — не для наших.

IV

Рельсы

*** beta *** Пахнут минуты дымом из тамбура, по вагону идет проводник — сомнамбула. С него достаточно, он привык к тому, как выныривают из темноты островки присутствия, как качается полка… А ты? Соседи храпят, ругаются постольку поскольку, едут из пункта Альфа в созвездие Йота. Протираешь стекло, уничтожая отпечаток дыхания… Кто-то улыбнулся во сне параллельному мирозданию, Увидев цель назначения, точку подсчета. На столе зазвенела кружка, точно почувствовав, о чем ты думаешь. *** epsilon *** Проложенный сквозь времени гремучий студень, отполированный тысячами колес — судеб, путь щерится на тебя прямотой железных полос. Даже закрыв глаза, видишь блестящий контур — линии бок о бок тянутся к горизонту, разрезая надвое горы, леса, станции. Расстояние постоянно — полтора метра. Дорога перечеркнута шпалами, будто клетка, будто ветер в лицо в самом деле зовется попутным. Двуединство ее однозначно, безжалостно-честно, в расписании все отмерено и оформлено: рельсы всегда ведут в одну сторону. *** zeta *** Стоянка десять минут. Слушай, как тишина с привкусом остывшего кофе — случая подчеркивает семафора угрюмый профиль. Позади — пункт Альфа, впереди — созвездие Йота, поддерживать направление — забота беспристрастных металлических параллелей, электричества, скрытого в проводах. Ты ждешь, что состав поедет… Куда? Промеж двух линий вклинивается третья. Проводник материт задержку. Он знает больше тебя, и этот перегон ему опостылел. Часом позже он увидит во сне, как у поезда вырастут крылья.

Фонарщик

Время уснет, когда его перестанет слушаться часовая стрелка. Бела его борода, снегопадом начищена полустанка асфальтовая тарелка… Он выйдет из теплоты вагона — старик, не знающий слова старость. Он скоро уснет. Ты останешься — и простишь ему эту слабость. Видишь, как он неумело пробирается сквозь сугробы? Теперь твое дело — раз — за разом переворачивать колбу, Теперь — только песок, стекло, дрожащие, слишком грубые пальцы… Два — и его следы уже замело, только ветер режется ледяным кварцем. Три — безжизненный механизм дернулся, нелепо заплакал ржавчиной. Он уже не вернется. Песок сыплется, о чем-то шелестит вкрадчиво. Смотри, трещина. Еще немного — и день навсегда стал бы короче… Четыре. Пять. Зажигать фонарь было проще. Дорога, которую не нужно искать, Предательски пульсирует где-то под кожей. Ну вот, опять. Новая. Осторожней. Пожалуйста, осторожней…

Утро

Утро дымом под потолком клубится, в окно скребется солнечными лучами. Мы не виделись с ним давно. Надо признаться, я в чем-то по нему скучаю, Но задергиваю шторы, выключаю свет и опять притворяюсь спящим — Оно не должно знать о том, что я здесь, не должно понять, что я настоящий. Я умею улыбаться людям, ждать, молчать и материться на публику, Но в пустом кармане не спрячешь второго дна, и даже дырку от бублика — Тоже не спрячешь. А потому приходиться тщательно выбирать маршруты, Сторониться сторонников, благоразумно складывать секунды в минуты, Расставлять над «и» многоточия, своевременно подстригать запятые — Иначе заметят, поймают за руку, заменят линии холостыми, Отведут туда, где только одна звезда в единственном небе пульсирует, Своей судьбой обездвижена, переменной в формуле зафиксирована. Звезд ведь гораздо больше, и как Вам только удается без них обходиться?! В темноте под закрытыми веками млечным путем катится колесница, Туда, где это небо заканчивается и начинается новое, А за ним — следующее. Янтарная крошка стелется под подковами… Слишком много для меня одного, и слишком много, чтобы забыть набело, С чистого листа поверив в чернильную полуправду и полуправила. Утро всегда возвращается. Улыбается уголками солнечных глаз, Соцветием звуков смеется, заботливо спрашивает, все ли в порядке. Однажды мы с ним поладим. Да и сейчас… Возможно, что нам просто нравится играть в прятки.

Не лечится

Похоже, что это уже не лечится: Наш остров — между ленью и прокрастинацией, Между невниманием и пониманием, Между невежеством и неведением. Он не только нам кажется обитаемым: Черепахи устали и ждут возмездия, Вершители спешат довершить затеянное, Волхвы спят с ружьями на изготовку, Спаситель надеется оформить страховку, Дни оборачиваются неделями… Но солнце садится за небоскрёбами, Волны перебрасывают пивную банку, И что-то еще, неуловимо-протерянное, Носится в воздухе, вывернутом наизнанку Голодным дыханием цивилизации, Сердцебиением человечества. Наблюдатель курит в окно, Обдумывает результаты вмешательства, Эритроциты машин Расцвечивают дорожное полотно… Подобное, в самом деле, не лечится: Невозможно вылечить жизнь. Она всегда продолжается.

V

С обратной стороны Рая

У соседа скелет в гараже, у соседки — в шкафу и еще один, в косметичке. Из фотоаппарата вылетает птичка… Ну а этих если встряхнуть — то что мы увидим? Тьфу! Костяная пыль — штука вредная, честное слово — Минздрав тут зря схалтурил. Ему не впервой. Я вон уже третий раз закуриваю. Говорит — «убивает», а я — хоп! — и снова-здорово, жаждущий да обрящет.

Все почему? У меня тоже скелет есть, но не какой-нибудь — собственный, настоящий. В саду закопан, травой прорастает, колючей и говорящей. Такое порой расскажет — хоть спокойной, хоть покойной будь, а к косе рука сама собой тянется. Костлявая. Ну вы поняли уже, кто я и почему не в ладах с Минздравом.

Назад Читать дальше

1 2 3 4