Поискав, куда бы пристроить задницу, человек влез чуть ли не на вершину кучи, вывернул из слежавшегося хлама металлическую подставку для обуви и уселся, охлопывая многочисленные карманы необжитой одежды. Достал пенал с половинкой кохибы[51] и щелкнул подарочной «зиппой» Командира, отмечая, что руки все еще трясутся. Шутка ли – отпидарасить до приемлемого состояния четыре волыны, он провошкался с ними с раннего утра до самого обеда… Обеда. «Надо же, – ухмыльнулся человек, одобрительно приглаживая взглядом чистую машинку на коленях. – Обеда?» Мгновенный просверк еще несформулированной догадки остро царапнул по нервам.

Ахмет с внезапной тоской вспомнил, что еще несколько дней назад то, что нынче кажется вспышкой, составляло его фон – тихий и ослепительный. Он как-то безоговорочно понял, что еще несколько дней назад он без труда решил бы эту загадку. Чего там, это даже не показалось бы загадкой – делов-то. Он сделал бы все не задумываясь, как находишь выключатель на кухне, встав ночью покурить… Да, старый был прав. Без моего озера мне никуда. Надо же, как быстро. И как незаметно-то! Словно проснувшись, Ахмет удивился, как человеческое, казалось бы – выжженное и вымороженное из него практически полностью, стремительно вылезло откуда-то и покрыло его с головы до ног. «А я даже не заметил, вот что на самом деле удивительно-то…»

В идеально тихом воздухе к ясному полуденному небу поднялась насыщенная синяя струйка. Затянувшись один раз, Ахмет поплыл, блаженно щурясь на торчащую из серого марева кустарников коробку столовой. До чего приятное ощущение – снова попасть на резьбу. Мир, начавший было капризно рассыпаться на отвратительно кривляющиеся пятна, снова сощелкнулся и стал слегка прозрачным и одуряюще глубоким… Вот так. Все просто, паря. Сотни две. Автоматически прикинув расстояние, Ахмет попытался извлечь из-за пазухи обыденного мира сияющее под рукой, но ставшее таким труднодоступным знание – куда ему сначала. Здесь – однозначно, но еще столовка. Тоже однозначно…

Вызвав ощущение ключа, Ахмет стремительно обвел взглядом кучу и без тени сомнения ухватился за витой шнур в нитяной оболочке. Дернул, шевеля плотный мусор – немного поддалось; потянул, стараясь не переусердствовать. Один конец довольно быстро выскочил из щели в хламе, неся на конце колодку самодельной переноски с обрывком толстого черного кабеля.

С трудом освободив из-под кучи второй, Ахмет рассеянно ругнулся – можно было и сообразить, не дыша больше часа едкой штукатурной пылью… Ладно, подумаешь – поработал маленько. Зато вон кружку нашел… Шнур уходил во вторую кучу, на месте сарая. Или гаража – здесь мусор содержал куда больше железа. Бросив ставший излишним шнур, Ахмет быстро освободил крышку погреба. Нет, это смотровая яма… Все-таки гараж, стало быть. Так, че у нас на периметре? Периметр ништяк, тихо…

Спрыгнув на чистое и сухое дно ямы, Ахмет поймал себя на ощущении, что вдыхает сейчас тот воздух. Тот… Бля, он на самом деле другой. Точно. Какой он теплый и мягкий, как я не замечал этого тогда… Сердце мгновенно затопило грустью, тут же переплавляющейся в ненависть, застилающую взгляд кровавым занавесом, из горла само полезло рычание… А ну тихо, бля. Развоевались мы, смотри-ка. Давай лучше гляди внимательно…

На первый взгляд – ничего. Подставочка о двух ступеньках. Вот от тебя и оттолкнемся. В голове у Ахмета возник невидимый призрак давно умершего человека, обстоятельно сколотившего это неказистое, но глубоко продуманное издельице. Пол забетонирован. Стенки аккуратно зашиты жестью под рейку, загрунтованы и покрашены. Двурогая вешалка – тут висела тряпка и скорее всего комбез. Конкретный был мужик. Как он поступил бы… Да. Ахмет достал из поясной кобуры лезерман[52] и выщелкнул четырехгранное шило. Звякнуло со второго удара. За жестью и парой слоев иссохшего рубероида обнаружилась металлическая пластина, притянутая к деревянному тайничку на съеденные ржавчиной шурупы. Никаких усилий прикладывать не пришлось, пластина, оказавшаяся задней стенкой какого-то прибора, чуть ли не сама спрыгнула с гнилых, крошащихся пеньков. В нише лежал рыжий бакелитовый футляр полевого радиотелефона «Искра» – блестящий, ни пылинки, словно заложенный на хранение позавчера.

…Как странно. Мне абсолютно по хуй, что лежит в этой коробушке… – лениво удивлялся сам себе Ахмет, таща к себе увесистый футляр. А раньше на говно бы от любопытства изошел, прямо там открыл бы… Подойдя, осмотрелся и нарезал кружок вокруг – нет ли следов. Нет. Зашел. Да, никого не было; затопил печь, скинул куртку и волыну. Несколько раз выходил за снегом – плотно набитый в кружку, он давал от силы пятую часть воды… Эх, заварочки бы… – тоскливо вздохнул, пристраивая на венчающем печку тазике свою новую кружку. Ахмет почему-то был уверен, что нашел именно его кружку – того обстоятельного, педантичного старика, выстроившего во дворе коттеджа гараж, вырывшего и по-хозяйски обустроившего смотровую яму. Странное чувство – пожелав заварки, Ахмет вдруг понял, что совсем скоро хлебнет крепкого чаю, даже во рту послушно возник тот немножко банно-вениковый привкус, каким отдает крепко заваренный низкосортный чай – единственный, кстати, по-настоящему вкусный.

…Ну это уж дудки, усмехнулся человек, безразлично приготовившийся умереть на днях. Должнички вряд ли будут мне настолько рады… Он прекрасно понимал – в случае, если он сделает свою работу плохо, его снова ждут тупые удары пуль. Если хорошо – то придется узнать немного нового. Например, как от термобарического удара внутренние органы превращаются в кашу, лезущую из естественных и новообретенных отверстий… Или во, вчерашний тарарам-то! Вот на что раскрутить бы еще разок! Опять же никаких неприятных ощущений. Разнесло, и все… Ладно, давай-ка глянем, че там Фан Фаныч[53] заныкал, все равно кипятка еще ждать да ждать… Открыв защелку, Ахмет сдернул носовой платок с легкомысленными ромашками, прикрывавший содержимое.

…Оба-на. А Фан Фаныч-то не прост был, глянь-ко… На выметенный перед печкой пятачок вывалилась целая куча интересностей. Первым делом Ахмет поднял пистолет… Эт чо еще такое… Ага, тэтэшник. Ух ты, именной… «Генерал-лейтенанту Комарацкому А-Эн» – че-то не слышал о таком. Наверное, из самых ранних, при Берии еще… Точно – «за Аннушку»[54]. Ого! «…имени Службы и от меня лично. Л.П.» Ни хренашеньки-хрена, точно – сам Берия парня наградил… – Ахмет выкатил обойму… Незаряжен; значит, пружина еще жива. Ладно, все равно патронов нет, на место его. Че там у нас дальше. Ага. Фунты. Раз, два, три… Пятнадцать. Полусотенные. Это че получается? Шестьдесят пять? Нет, семьдесят пять. Немало, сто пятьдесят килобаксов. По тем временам это вообще невъебенные бабки. Вот и сами баксы, еще с маленьким бенни. Три; это че? – тридцать…

…Интересно, дядя, сколько ты народа за эти бабосы на Луну загнал. Ну-ка, а это че за мешочек. Че-то легкий совсем… В мешочке оказались бумажные пакетики из какой-то старой газеты… ну-ка, ну-ка… Ох, ни хуя себе! «Красная звезда», январь 54-го года… Развернув один из них, Ахмет вытряхнул на ладонь прохладную зеленую палочку, похожую на слегка окатанный морем кусочек толстого стеклянного карандаша… О, да ты и камнями запасся. Ну да, прииск-то рядом, за спирт поди у псарни[55] скупал… Вскрыв все пакетики, Ахмет сперва набрал полную горсть разнокалиберных изумрудных шпал и некоторое время наслаждался, поворачивая их к огню под разными углами – изредка, удачно повернувшись, какая-нибудь невзрачная палочка испускала яркий луч чистейшего, неправдоподобно зеленого тона. Впрочем, в массе необработанные изумруды выглядели не очень-то богато, то ли дело брюлики – пусть мелкие, зато как горят…

Головой понимая, что одна изумрудная палочка в разы дороже всей этои алмазной россыпи, Ахмет задержал в собранной ковшиком ладони именно бриллианты. В ладони бушевал пожар – казалось, что держишь не четверть стакана прозрачных камешков, а пригоршню искрящейся жидкости, живой и своевольной; ладонь окружило нежное радужное сияние, а по стенам летала несоразмерная столь маленькой кучке стая переливающихся зайчиков. Отсветы пламени не отражались в бриллиантах, а как будто поселялись в их бездонной глубине, начиная новую, независимую от пламени жизнь; Ахмету даже казалось, что огонь в камнях ярче и натуральнее, чем в печи, какой-то более настоящий.

Поймав себя на желании оставить несколько камней себе, Ахмет набрал было воздуху – поржать, но вдруг остановился и заметно посерьезнел, задумчиво переливая искрящуюся струю из ладони в ладонь.

– Да почему нет-то? Собственно? Нашел, силой взял – какая разница… – вслух ответил одному из голосов сомнения.

Правда, оставалось еще несколько – но на них Ахмет решил просто забить: перед кем ему отчитываться. Ну захотелось – говорят, алмаз приносит удачу. Кому не нравится, пусть подойдет и скажет.

Вытащил из куртки кухаря в картонных ножнах, перемотанных тонкой проволокой. Хороший ножик. На вид – корова коровой, но ухватистый и мясо порет – только в путь, вчерашнего полицая вскрыл на удивление легко; и расставаться с ним Ахмет категорически не собирался – пришедшийся по руке нож – штука не столь уж частая, тем более что нормальных тактических ножей на полицаях не оказалось, так, одни складышки. Пусть хорошие, пусть четырехсот сороковая сталь, но Ахмет не доверял складышкам, считая их игрушками для хулиганов.

Разровняв перед печкой сверкающую россыпь, Ахмет набрал десяток самых ярких камней, упустив один куда-то в складки подстеленной куртки. Поворошил немного, но рассудив – мол, и хрен с ним; не судьба, видать, плюнул и забил на закатившийся. Буравом из лезермана легко выбрал в рукояти ряд отверстий и заплавил в них бриллианты накаленным на углях шомполом.

– Вот так, товарищ Мессерович-Блудченко[56]. Какой ты теперь важный, а? Прям «Брильянтовое перо». Семе-е-е-ен Семе-е-еныч… – укоризненно протянул, усмехаясь, Ахмет. – Так, че там у нас дальше…

Дальше был конверт с пожелтевшим листком короткого письма, в котором анонимный автор мутно предупреждал кого-то «держаться Брохи», потому как «Ефим Палыча на Москве теперь никто не свалит», и заклинал «оторвать башку» какому-то Тарусину, «иуде и мерзавцу»[57]. Ничего не поняв, Ахмет бросил хрупкий листочек в печь, собрал камни в мешочек и, попив кипятку, лег спать.

Наутро, дождавшись сколько-нибудь приемлемой видимости, Ахмет отправился к столовой… «Ну ладно, с этими брюликами хоть и не совсем понятно, но еще… А вот здесь-то мне чего ловить? – думал Ахмет, осматривая пустой зал на втором этаже; тщательный осмотр первого ничего не дал. – …Может, отсюда что-то видно?» Нет. С высоты второго этажа открывался все тот же вид – море сверкающего инеем кустарника, темнеющие сквозь морозную дымку громады заводоуправления[58] и ЦЗЛ в трех сотнях, кубическая надстройка над театром – в четырех. Дальше все сливалось в полупрозрачном молоке остывающего воздуха. Нос щипало – похоже, перевалило за пятнаху. Ахмет решил погреться и направился вниз, к давно замеченной дровенюке, торчащей из-под пласта отвалившейся от потолка штукатурки. Взявшись за размочаленный отлом бруса, Ахмет ощутил абсолютно явный и недвусмысленный запрет. Разводить костер было нельзя… Отчего? Вокруг – никого. Точно. Почему тогда?… В груди набухло и закололо раздражение – никаких зацепок, это ж надо… Точное знание – надо быть здесь, и с другой стороны – полная беспомощность… Ладно. Пойду еще пошарахаюсь; все не сиднем сидеть… Так, начнем-ка опять с самого начала. О! Только теперь – с заднего хода. Спереди я уже проходил. Заодно и сараи во дворе глянуть… Ух как резко скрипит снег! Не, это уже не пятнаха. Это уже за двадцать, и хорошо за двадцать, не на градус-два. Блин, как вовремя встретились эти пидарасы на «хамвике», а то в деревенском я бы тут щас околел… Так, может, здесь? Нет. Больно уж тупо выглядят эти сараи. Нет. Так, где тут крылечко… Ага, вот и след – я выглядывал, все штатно… Надо начать по науке, как там ментов обыскивать учат – по часо… Опаньки! А это че такое?! Бля, как я ее не заметил-то! Видимо, с темноты на свет – вот и не обратил внимания… Ахмет пораженно уставился на невинно чернеющий в узком входном тамбуре проход в подвал. Выдернув из плечевого кармана роскошный светодиодный фонарь, Ахмет неторопливо спустился по длинному пролету, окончившемуся неплохим, по грудь, завалом из покрытого инеем хлама. Разбирая его, Ахмет отметил, что старается не просто сделать проход, а оставить нормальный путь, который не завалится снова через пять минут… Интересно, что это предчувствует тело. Что оттуда надо будет когти рвать? Или все равно придется на входе порядок наводить? Это че, значит, я сюда не раз приду? Ладно, че гадать, посмотрим…