Из глубины нового зала вылетов Домодедово к нему летела Надя. Она была вся в белом: в белом пиджачке и белой узкой юбке, в белых босоножках, с белой сумочкой, украшенной большим золотым знаком Gucci, и с белым чемоданчиком на колесах. Как частный самолет…

…или зашедшая в гавань маленькая яхта, инкрустированная драгоценными металлами со смуглыми вставками лакированных голеней и кистей…

… или вынесенный морем мраморный фрагмент неизвестной суперцивилизации…

… или облачко на чистом небосклоне над морем: еще секунда, и оно растворится.

– Ты что здесь делаешь? – Надя улыбалась, сияя от легкого гламурного размытия, поглядывала краями индиголитовых глазок на реакцию зала вылетов. Как они расценят столь чистую и неподдельную радость, делающую человека поистине прекрасным.

– Как что, в смысле… на Гоа еду, – не мог сдержать улыбки и Герман.

– А-а-а-а! – Надя запрыгала и захлопала в ладоши. Обняла, чмокнула в щечку. – Я тоже.

– Серьезно?

– Да. Стоишь?

Третьяковский кивнул. От стойки регистрации на рейс Москва – Гоа его еще отделяла компания из веселых подвыпивших друзей-дайверов с красными шеями – они сразу притихли, когда Надя взяла Германа под локоть и встала рядом с ним, пуская волны фантомной близости.

– Поверить не могу. А ты говоришь, нет судьбы…

– Я такого не говорил.

– Как это можно встретиться… – она подняла вверх пальчик, – в аэропорту! Подожди, у нас что, один рейс?

Достали билеты, сверились – снова запищала и обняла Германа.

– Один рейс! Ну вот как это может быть, скажи?

Третьяковский глупо пожал плечами.

– Я не знаю.

Он же предвидел встречу, предвидел тонкий белый след от бикини на шелковом бедрышке, предвидел детский беленький лобок…

– И я не знаю. Ты же никогда на Гоа не был?

– Не был и вот решил.