Она вошла с морозца, румяная и радостная, тряхнула коробкой рафинада. Надо же, в таком современном поселке продается самый обычный рафинад! Коробка не менялась, наверно, с 50-х годов.

– Был только такой.

– Ну и отлично.

– А где Петя?

– Не знаю. Вышел куда-то. Сказал, скоро будет.

Надя прошла мимо Германа на кухню.

Третьяковский взял статую Ганеши, повертел в руках. Подставка погнулась. Хорошо же они делают своих богов.

Поставив воплощение мудрости и благополучия, примерился к кочерге и пошел было на кухню, но потом как-то передумал, развернулся и заглянул в прихожую. «Яблоко от яблони недалеко падает, – сказал себе он. – Нельзя оставлять жену без мужа».

Затем вдруг пронзила новая мысль, и, выбежав на улицу, Герман достал из машины очки Brenda. Снег еще шел, в одночасье усыпив все вокруг. Уже совсем стемнело.

Поразившись кристальности своего мышления, он вернулся в гостиную и подошел к держателю, на котором кроме кочерги висели совок, щетка и щипцы.

– Ух ты, – удивилась и обрадовалась Надя, когда увидела Германа в очках. Она как раз принесла сахарницу из того же набора, что и чайный сервиз.

– Помнишь, что ты мне сказала, когда их дарила? – спросил Герман, по-суперменски складывая руки на груди.

– Конечно. Что-то вроде «будь мужчиной», да? Ты катался хоть раз?

– Пока нет.

– Пока нет, – обреченно повторила она.

– Знаешь, Надь. Я часто жалею…

– О чем?

– …о том, что ты не со мной.

Сказав это, Герман вспомнил.

Она сидела на диване в большой переговорной «ASAP» – он лежал рядом, обняв ее колени, и плакал, чувствуя себя маленьким, беспомощным мальчиком, который никак не может изменить судьбу, не может уйти от Катрин, не может сделать счастливой Надю, не может уволиться, ничего не может.