Улицы там поросли травой; в особняках, огромных, как дворцы, почти никто не живет; бульвары, обсаженные прекрасными деревьями, пустынны.

Это город, у которого было прошлое и который, подобно Версалю, жалеет о нем. Настоящее и будущее ему, кажется, безразличны.

Раньше он был столицей — теперь субпрефектура.

Этот город — отставной генерал, служащий теперь гувернером.

А между тем в нем есть прекрасная улица и прекрасный район, ни в чем не уступающий Версалю: район Сен-Жан.

Там стоят дома с садами по целому гектару и с мраморными, как в Венеции, лестницами.

Живут в них, впрочем, по большей части, только три месяца в году: от Рождества до Пасхи.

Все остальное время видишь только, как дважды в день старый швейцар отворяет двери да раз в неделю окна, чтобы проветрить здание.

Потом опять наступает тишина.

Таким был и особняк Монбренов де Сент-Мари.

Случались даже годы, когда и зиму старый швейцар проводил в одиночестве: не всякую зиму семейство выезжало из своего имения на Дюрансе.

Этот швейцар был славным стариком, повидавшим на своем веку уже три поколения Монбренов.

Он был так стар, что в Эксе его прозвали "дядя Мафусаил".

Он схоронил трех жен и только что женился на четвертой, которой годился в деды, если не в прадеды.

На самом деле его звали Жан Реймон, но кличка Мафусаил прочно к нему приклеилась.

Итак, однажды вечером древний старец и его новая жена безмятежно сидели у камелька в швейцарской, просторной, как гостиная (в этом доме все было монументально).

Муж спокойно читал, жена сидела за вышиваньем — и вдруг послышался какой-то нахальный шум.

Это стучала карета, собиравшаяся остановиться около дома.

Мы назвали ее стук нахальным, потому что никто никогда не останавливался там, если дома не было хозяев, а они дома почти никогда не бывали.

В Эксе и в гости ходят обычно пешком или в портшезах — в экипажах почти никогда. Экипажи предназначены только для загородных прогулок.