- Да как-то не до этого было. Что нам терять уже, и так вся «сотка» обсуждает Германа Юрича и Марию Николаевну, а нам тогда чего стесняться?
На этой Фединой реплике мы с Тихоновой вылетаем в аут.
- О чем вся «сотка» говорит? – сразу напрягается Маша.
- О вас, конечно. Девочки из вашего отряда шушукались и рассказали нашим, а те передали дальше. В итоге сегодня весь корпус уже шипперит вас, – продолжает Федя так спокойно, словно рассказывает расписание на день.
Проходит около минуты, пока Маша переваривает сказанное, а затем подрывается, оказывается почему-то в упоре на коленях и принимается лупить меня своими маленькими ладошками.
- Зараза, Шацкий, это все из-за тебя! Вот зачем ты вчера притащился к нам в комнату во время тихого часа? Чего тебе в своей кровати не лежалось?
Даю ей секунд тридцать на буйство, а затем ловлю за запястья и резко дергаю на себя. Маша визжит, опускаясь четко на меня сверху, но я держу ее крепко.
- Остыньте, Марья Николаевна. Вот сегодня все парни здесь, а я один виноват?
- Пусти меня, ты что делаешь? А если сейчас дети сюда зайдут? А если методисты?
- Ну ладно дети, а методисты-то что сделают? Поржут и напомнят о контрацепции.
Густо покраснев, Маша начинает брыкаться и пытается высвободить свои руки из моего захвата.
- Ты совсем сдурел! Отпусти меня быстро! Слышишь, Шацкий, отпусти меня!
Мысленно сосчитав до десяти, отпускаю ее руки и тут же получаю неприятный пинок от Маши.
- Ауч! За что?
- За эту… ну… за контрацепцию, короче!
Не выдержав, Федя и Дима начинают ржать на всю «сотку», а Маша, покраснев еще сильнее, поднимается с кровати, обувается и чуть ли не бежит к выходу.
- Я, пожалуй, с детьми в «мафию» лучше поиграю, – бросив напоследок, она уходит.
От сквозняка дверь за ней захлопывается с такой силой, словно дает мне подзатыльник. На минуту повисает удручающая тишина, а потом я вижу несколько пар глаз, которые смотрят прямо на меня.
- Что ты наделал с нашей фиалкой? – спрашивает Федя.
- А что я сделал? Это ты мог бы держать информацию при себе, если узнал какие-то слухи.