Подъесаул Ш. сказал мне, что в Красной Армии железная дисциплина, но добавил, что держится она на трех китах: сильная агитация, тайные организации внутри армии и суровые меры наказания.

Думаю, что подъесаул Ш. зол и глуп. А наши правители? У них — неумелая оценка положения, пьянство, грабеж казны. Это я надежно знаю.

Получив раньше, чем думалось, приказ о передислокации, мы на другой же день были в походе. Не обошлось и здесь, при выступлении на позиции, без обычной помпезности. В восемь утра полк, готовый к маршу, выстроили на городской площади, фронтом к церкви. Был отслужен молебен с водосвятием. После молебна говорили отцы города и казачье начальство. В напутствиях, скудных искренностью и убедительностью, было больше прощальных слов и пожеланий вернуться живыми, чем упоминаний о цели и о деле, на которое шли эти и без того пораженные сомнением бойцы. Казалось, ораторы, провожавшие речами войска, были настолько уверены в победе, что не считали нужным о ней заботиться. А может, напротив, совсем не верили в победу и лишь прятались за словами, хотя давно известно: болтовней моста не построишь — нужны бревна. А ведь солдат ждала война гражданская, без компромиссов и пощады.

Выслушав заклинания, полк выступил в поход, провожаемый громким «Ура!», музыкой городского оркестра, стонами и воплями родных.

Выйдя за город, мы снова встретились с властями, опередившими нас в экипажах и машинах.

Прямо в степи нам выкатили бочки спирта и вина; через час на кострах жарились бараны. Колокольный звон, речи, «ура!» и музыка парада, слезы жен и матерей — всё ушло куда-то далеко. Началось разгульное пьянство, песни и пляски.

В таком виде полк кое-как совершил первый переход на фронт. Сомнения пытались залить вином.

Через восемь дней мы добрались до позиций, были введены в боевую линию и составили резерв дивизии, наступавшей на станицу Островную. Около девяти вечера успех боя склонился было совсем в нашу сторону: головные части вытеснили неприятеля из Островной и преследовали его. Мы же расположились в станице, составляя, как и раньше, резерв дивизии.

Наступила ночь. Была такая темь, как под землей. И тут сказалась недостаточная бдительность сторожевых охранений на правом фланге. Противник, не замеченный заставами, ударил под утро в тыл нашего полка, была паника, и мы потеряли станицу и одно орудие.

На рассвете, собрав часть в возможный порядок, пошли отбивать у красных потерянное. Конной атакой уничтожили до взвода неприятеля, взяли пленных.

Здесь случился инцидент между мной и подъесаулом Ш. Он подскочил к одному из пленных и ударил его по голове обухом шашки. Я вырвал у Ш. оружие и сказал:

— Вы не тут лютуйте, господин подъесаул, а там! — и показал на боевые позиции. — А над безоружными измываться — подло и недостойно русского офицера!

На что он мне в сердцах ответил: «Ты, либерал розовый, излукавился совсем», — и еще что-то.

В тот день нам удалось продвинуться вперед на семнадцать верст и занять станицу Екатерининскую. После чего нас отвели на отдых в Петровскую. Фронт охраняли заставы соседней дивизии.

В станице Петровской простояли сутки. Тут был устроен парад, и я впервые видел казачье начальство — атаманов Иванова-Ринова и Дутова.

Дутов, поздравляя нас с успехом боя, проговорился: «Благодарю вас за проявленную храбрость, ваши действия решили участь кампании».

Это у многих вызвало усмешку, хотя Дутов был отчасти прав, так как до этого боя положение фронта, действительно, сложилось плохое. Успех продолжительное время держался на стороне неприятеля, и ожидалась даже эвакуация города Омска.

Утром мы снова направились на позиции с задачей теснить противника. После полудня подошли всей дивизией (три казачьих полка четырехсотенного состава) к станице Кабань или Кабанья. Здесь нас заметили красные, и мы остановились в мертвом от обстрела пространстве.

На рассвете выбили неприятеля из Кабаньей и преследовали его до Чулочной (Чулошного) и Пресногорьковки 1-й, где красные возвели временные укрепления.

Ночью отдыхали в Кабаньей. Надо заметить, что все действия велись конным строем против пехоты, обильно снабженной пулеметами и артиллерией. Не только бойцы, но и кони теряли последние силы.