К весне 1784 года Жанна, убедившая кардинала в своих доверительных отношениях с королевой, стала посредником в переписке между Марией-Антуанеттой и кардиналом. Уговорив Рогана отправить королеве покаянное письмо, она быстро доставила ему ответ — такой, о каком он мечтал. В письме, продиктованном мадам Ла Мотт и написанном рукой Рето де Виллета, от имени королевы сообщалось, что ее величество прощает кардиналу былые промахи. Письма посыпались дождем; но постепенно кардинал стал недоумевать, отчего, несмотря на благосклонность в письмах, встречая его в Версале, королева не только не подает виду, что он в фаворе, но даже не смотрит в его сторону. А так как Ла Мотт еще не удовлетворила свои аппетиты и от имени Марии-Антуанетты извлекала из кардинала лишь небольшие суммы — якобы для пожертвований, следовало срочно что-то придумать, дабы продолжать переписку. Большая игра впереди, и Жанна пока не знала, какой она будет, но что будет — знала точно. После непродолжительных размышлений графиня де Ла Мотт придумала и вместе с мужем и любовником осуществила постановку коротенькой сценки под названием «Свидание в версальском парке», вполне достойной пера Бомарше. Собственно, она и была навеяна той сценой из «Женитьбы Фигаро», где графиня Альмавива в костюме Розины отправляется на ночное свидание, чтобы уличить своего ветреного супруга.

Для исполнения роли королевы Никола де Ла Мотт в садах Пале-Рояля, завсегдатаем коих он являлся, нашел куртизанку по имени Николь Леге, лицом и фигурой отдаленно напоминавшую Марию-Антуанетту, а его супруга раздобыла для нее светлое платье в горошек (в нем королева изображена на одном из портретов кисти Луизы Виже-Лебрен). Примеряя платье на баронессу д’Олива[59], как она стала именовать Николь, Ла Мотт поняла, что свидание надо устраивать в плохо освещенном месте — принять баронессу Оливу за королеву мог только человек близорукий или слепой от любви. Кардинала причислили к последним. Николь объяснили, что некая знатная особа (по другой версии — сама королева) пожелала подшутить над одним вельможей; Николь предстоит вручить этому вельможе розу и письмо и в нужный момент произнести две фразы, предварительно заучив их наизусть. За участие в фарсе девице пообещали 15 тысяч ливров. Скажем сразу: мошенники заплатили только аванс (чуть больше пяти тысяч ливров — в пять приемов чеками и наличными), но этой суммы хватило, чтобы купить молчание Николь.

Утром 11 августа Жанна торжественно сообщила кардиналу, что королева готова прийти к нему на свидание, дабы все объяснить ему лично. «Полагаю, вы понимаете, что свидание тайное, — понизив голос до едва слышного шепота, произнесла она. — Приходите сегодня в полночь к калитке парка, той, что возле купальни Аполлона. Там вас будут ждать и проведут к королеве». Ла Мотт недаром выбрала это место: неподалеку располагалась роща Венеры, излюбленное место уединенных прогулок Марии-Антуанетты, куда не допускались даже стражники, охранявшие Трианон. Не веря собственному счастью, остаток дня кардинал провел перед зеркалом и в гардеробной.

Вечером чета Ла Мотт привезла дрожащую от страха баронессу д’Олива в Версаль, в комнатушку Жанны, и в течение нескольких часов одевала ее и причесывала, одновременно заставляя молодую женщину повторять две сакральные фразы: «Вы знаете, что это означает» и «Можете надеяться — прошлое будет забыто». Удивительно, но некоторые детали постановки наводят на мысль, что королева и в самом деле была в курсе готовящегося фарса. Например, зачем присваивать куртизанке титул, если с ней имели дело только Ла Мотт и ее муж, прекрасно знавшие всю ее подноготную? Не значит ли это, что ее представили (о ней сообщили) кому-то, для кого участие в спектакле особы сомнительного поведения было бы неприемлемо? Биограф Марии-Антуанетты Э. Левер подчеркивает, что на допросе Николь поведала, будто, ободряя ее, Ла Мотт сказала: «Постарайтесь как можно лучше справиться со своей ролью, ведь на вас будет смотреть сама королева». «И мы возвратились в Париж в придворной карете», — смущенно добавила куртизанка. В мае 1786 года, накануне вынесения приговора по «делу об ожерелье», в письме королевы к посланнику австрийского двора графу Мерси д’Аржанто появится загадочная фраза: «Не стану ничего говорить о деле [об ожерелье); барон [де Бретейль] изложит вам мои соображения, главное, чтобы разговор не зашел ни о свидании, ни о террасе; барон объяснит вам мои резоны». Ничего не доказывая, эта фраза вместе с тем содержит намек, что, возможно, о сцене в роще Венеры королева знала довольно много. Ведь если предположить, что Ла Мотт сумела войти в доверие к королеве, то, уверенная в ее неприязни к Рогану, авантюристка не стала бы действовать в интересах кардинала, а скорее приняла бы участие в спектакле, устроенном, чтобы посмеяться над ним².

Пока Роган в нахлобученной по самые уши шляпе вышагивал возле указанной калитки, супруги Ла Мотт, взяв под руки баронессу Оливу, вели ее в рощу Венеры. Взволнованная куртизанка спотыкалась и дрожала как осиновый лист. «Главное, вручите письмо и розу и скажите заученные вами фразы. Это займет не более пяти минут, и я немедленно уведу вас», — успокаивала ее Ла Мотт. Она надеялась привести девицу раньше, чем в сопровождении Ретоде Виллета прибудет кардинал. Ровно в полночь закутанный в плащ Рето подошел к Рогану и знаком пригласил следовать за ним. Кардинал так волновался, что, когда среди деревьев показался знакомый силуэт, позабыв об осторожности, бросился вперед и, упав перед воздушным созданием на колени, принялся целовать подол платья. Прижимая к губам тонкий муслин, он чувствовал, как трепещет скрытое под ним тело… С трудом подавив желание обнять давно любимую им женщину, он поднял голову и услышал сдавленный шепот: «Можете надеяться… прошлое будет забыто». Кардинал рванулся, но тут из-за кустов раздался тревожный шепот: «Мадам, скорее, сюда идут граф и графиня д’Артуа!» «Королева» неловким движением протянула кардиналу розу, и тот, одной рукой прижимая подарок к сердцу, другой перехватил руку «ее величества» и запечатлел на ней пылкий поцелуй. Выскочившая из-за кустов графиня де Ла Мотт стремительно набросила на «королеву» темную накидку и повлекла ее прочь. И хотя баронесса д’Олива неважно сыграла свою роль, позабыв половину текста и не передав письмо, кардинал был на вершине счастья. Проводивший его до кареты Рето де Виллет сказал потом Жанне, что лицо Рогана сияло, словно луна в полнолуние.

После свидания в роще Венеры кардинал оказался полностью во власти Ла Мотт. Еще бы! Если бы не она, разве сумел бы он облобызать ручку ее величества? Посмеиваясь в душе, Жанна от имени королевы стала замахиваться на более крупные суммы и выманила у кардинала сначала 60 тысяч, а потом и 120 тысяч ливров. Почему кардинал не удивился, что королева просит у него денег? Потому, что все знали, что ее Мария-Антуанетта пристрастилась к игре и ей никогда не хватает наличных денег для уплаты карточных долгов… Тем временем графиня де Ла Мотт осуществила давнее свое желание: купила отличный дом в Бар-сюр-Об и шикарно его обставила. Ведь деньги, которые обремененный долгами кардинал с трудом собирал для «королевы», вручались ей…

Роман в письмах вновь грозил зайти в тупик… Но на помощь пришел его величество случай. Слух о некой графине де Ла Мотт-Валуа, пользующейся неограниченным доверием королевы, постепенно расходился по Парижу, и однажды вечером в гостиной дома 13 по улице Сен-Жиль появились адвокат парламента Жан-Батист де Лапорт и его отчим Луи-Франсуа Аше, которые, выговорив себе комиссию, уже который месяц безуспешно пытались продать ожерелье. Новые гости предложили подруге королевы самой взглянуть на ожерелье и, если оно ей понравится, предпринять еще одну попытку уговорить ее величество приобрести его. Разумеется, за свои труды графиня получит комиссию. Жанна согласилась, и 29 декабря Бассанж и Аше прибыли на улицу Сен-Жиль с ожерельем. При виде полыхавшего алмазным огнем чуда ювелирного искусства в голове у Ла Мотт мгновенно сложился фантастический по простоте план присвоения драгоценности. Вот он, тот большой куш, ради которого она столь долго морочила голову кардиналу! Успех ее замысла зависел исключительно от людской глупости и тщеславия, а эти слабости Жанна давно научилась использовать. И она пообещала ювелиру взять на себя труд поговорить с королевой.

На самом деле она отправилась к кардиналу и сообщила ему, что королева сгорает от желания приобрести ожерелье, но после того, как король публично отказался это сделать, она может купить его только тайно, через надежного посредника, способного выступить гарантом платежей. Окрыленный доверием любимой женщины, кардинал согласился взять на себя роль посредника и без промедления отправился заключать договор к Бемеру и Бассанжу. После непродолжительных переговоров стороны решили, что сумму в 1 600 000 ливров будут погашать в течение двух лет. Проценты оговаривались отдельно, ибо часть их шла на оплату комиссионных. 31 января 1785 года Ла Мотт увезла составленный контракт «в Версаль» и, вернувшись, явила его кардиналу: каждый пункт соглашения был одобрен и подписан: «Мария-Антуанетта Французская». Незнакомые с королевской канцелярией, аферисты допустили ошибку, которую, не пребывай кардинал в состоянии эйфории, он должен был заметить: короли всегда подписывались тольколичными именами. Нона Рогана словно дурман нашел. По мнению аббата Жоржеля, немалую роль в умопомрачении кардинала сыграл прибывший 30 января Калиостро, к которому Роган отправился за советом. По настоянию кардинала магистр устроил во дворце Роганов сеанс духопризывания, и духи одобрили переговоры, проведенные кардиналом от имени королевы, и сообщили, что вскоре его высокопреосвященство сможет применить свои таланты на благо Франции и всего человечества. Но, по словам Калиостро, кардинал только в феврале намекнул ему, что провернул некое дело, от которого ожидает блистательных результатов. Узнав, о чем идет речь, Калиостро позволил себе усомниться, стоило ли ввязываться в такую сомнительную историю, но кардинал ответил, что все уже решено. «Тогда незачем мне об этом говорить»³, — пресек дальнейшие рассуждения Калиостро.

Бемер и Бассанж не имели дела с расписками королевы, не имели оснований не доверять кардиналу, а потому утром 1 февраля 1785 года принесли ожерелье Рогану. Обман графини де Ла Мотт удался блестяще. Получив драгоценности, Роган помчался в Версаль, где в крохотной каморке передал Жанне шкатулку с бесценным ожерельем. Буквально в ту же минуту, словно по волшебству, в дверь постучали и уверенный голос произнес «Именем королевы!» В комнату вошел молодой человек в форме курьера, и Жанна вручила ему шкатулку. На миг кардиналу показалось, что он где-то видел этого курьера, но тот так быстро скрылся, что у кардинала не осталось времени проверить свои подозрения.

2 февраля, в праздник Сретенья Господня, королева появилась без ожерелья, и разочарованный Роган обратился с вопросом к Жанне. Та посоветовала ему подождать. Тем временем в доме супругов де Ла Мотт в Бар-сюр-Об Никола и верный Рето де Виллет потрошили ожерелье. Они так спешили, что, выламывая бриллианты из оправы, многие изрядно повредили. Но мошенников это не смущало, тем более что Жанна велела им как можно скорее обратить драгоценности в деньги. Рето отправился к парижским ростовщикам, где его арестовали, отправили в Шатле, допросили, а затем отвели к начальнику полиции Ленуару. Когда Рето признался, что продает драгоценности по просьбе знатной дамы де Ла Мотт-Валуа, его немедленно отпустили. Кое-какие мелкие камни продала сама Ла Мотт. Но стало ясно, что во Франции это дело хлопотное, и, взяв большую часть камней, Никола де Ла Мотт отправился в Англию. Английские ювелиры, к которым он явился, также заподозрили недоброе и сообщили о господине с кучей бриллиантов во французское посольство; оттуда отправили запрос на континент, не случилось ли там крупной кражи драгоценностей. О краже никто не заявлял, и англичане приобрели камни, заплатив значительно меньше их реальной стоимости. Сумма, впрочем, получилась внушительной и Ла Мотта вполне устроила.

Королева по-прежнему не смотрела в сторону кардинала и не носила ожерелье. Успокаивая Рогана, Ла Мотт говорила, что королева не хочет надевать алмазы до окончания беременности, ибо опасается за благополучное ее разрешение. В марте, когда королеве предстояло родить, Роган попросил Калиостро провести сеанс духовидения. В качестве «голубки» Ла Мотт предложила свою четырнадцатилетнюю племянницу Латур, которой предварительно втолковала, что надобно отвечать. А дальше — то ли Латур со слов Ла Мотт предсказала счастливое разрешение от бремени, то ли Калиостро вывел «голубку» на чистую воду (она оказалась не девственницей и к тому же заснула во время сеанса), и сам предсказал счастливое рождение наследника… В общем, кардинал успокоился, продолжил внимать прелестным речам Ла Мотт и в мечтах видел себя на посту премьер-министра.

Но и после рождения наследника королева не появилась на людях в ожерелье, знаков внимания кардиналу не оказывала, и его преосвященство снова забеспокоился. Неумолимо приближалось 1 августа, срок первого платежа в размере трехсот тысяч ливров. Есть мнение, что в конце июля 1785 года Роган показал Калиостро договор; подпись королевы показалась магистру подозрительной. «Держу пари, это фальшивка», — сказал он. Роган ответил мрачно: «Поздно, назад ничего не вернешь!» Только теперь он сообразил, что подпись королевы подделана, а значит, и соглашение силы не имеет. Он поделился своими опасениями с Калиостро, и тот посоветовал все рассказать королю. Но затуманенный мечтами ум не мог оценить масштаб мошенничества: Роган был убежден, что ожерелье у королевы.

1 августа приближалось, у кардинала денег не было, от королевы известий не поступало. Наконец Ла Мотт сообщила, что ее величество хочет выплатить не 300 тысяч, а сразу 700 тысяч, но не сейчас, а через месяц; пока же она передает 30 тысяч ливров для уплаты процентов. Пожертвовав этой суммой, чтобы оттянуть развязку, Ла Мотт пошла ва-банк: явилась к ювелирам и заявила, будто Роган обнаружил, что подпись королевы подделана и, следовательно, Мария-Антуанетта платить не собирается. «Нас обманули! — с благородным негодованием в голосе заявила она. — Но кардинал богат, он заплатит сам». Тут она просчиталась: кардинал денег не нашел, а ювелиры пошли жаловаться королеве. Если бы Роган мог, он бы наверняка заплатил, и афера не стала бы достоянием гласности. Но перестройка замка в Саверне, равно как и многочисленные подачки той же Ла Мотт, окончательно опустошили его кошелек, а попытка сделать заем в 700 тысяч у казначея морского министерства де Сент-Джеймса, банкира и по совместительству любимого ученика Калиостро, занимавшего важный пост в Египетской ложе, провалилась. На суде Сент-Джеймс указал, что Роган хотел занять у него деньги на покупку ожерелья, для изготовления которого банкир сам в свое время ссудил Бемеру 800 тысяч ливров. Слух о том, что Калиостро по просьбе кардинала согласился сделать необходимое количество золота, но не сразу, а за шесть недель, сам магистр не подтвердил.

Развязка наступила 15 августа, в праздник Вознесения, когда кардинал явился в Версаль, где в 11 часов ему предстояло отслужить торжественную мессу. В парадном облачении пурпурного цвета кардинал направился в часовню, но лакей остановил его и объявил, что король срочно желает его видеть.

В кабинете помимо его и ее величеств находились министр Королевского дома и недруг Рогана Бретейль и министр иностранных дел Вержен, тот самый, что не так давно написал рекомендацию Калиостро. Едва кардинал вошел, как Людовик резко спросил его:

— Кузен, вы купили бриллиантовое ожерелье у Бемера?

— Да, сир, — не задумываясь ответил Роган.

— И что вы с ним сделали?

— Передал для вручения ее величеству.

— Кому вы его передали?