— А-а-а!

Очередной бродник, выброшенный крепкой рукой старца, слетел со стены вниз, аки орел бескрылый. Помимо бродников, на стенах появились печенеги, повыползали, словно тараканы со щелей на стол с крошками, использовали свое численное превосходство и усталость защитников погоста от непрерывно длящихся атак.

— …ему ведомы пути в неведомые чертоги Родовы. Он наделяет скотом да приплодом в Яви живущих, и он же дарует мудрость вышнюю ищущим её…… достаёт из рога своего волшебного всемногие блага да богатства земные, людям для жизни во плоти потребные…

Постоянно находиться в боевом трансе Андрей не мог, чувствовал, как одеревенели от кровавой работы мышцы рук, а пот заливает глаза. Щит ему разбили, и вместо него приходилось использовать боевой нож, да и то, не в полную силу — мякоть бицепса левой руки продырявила через кольчужную рубаху вражья стрела. Шелом его потерялся после деформации, а войлочный подшлемник, спасший череп от удара палицей, пропитался кровью. Андрей видел, что боевой дед стал задыхаться, пропустил пару ударов и теперь ронял на доски помоста и свою кровь. Одышка, что поделать, старость брала свое. Но его голос был еще слышен:

— …тем же, кто всем сердцем своим, мудрости жаждет, даёт он испить священной Сурьи — напитка мудрых, что отверзает духовные очи достойным и лишает рассудка иных. Достаёт он из рога своего посмертные судьбы умерших — всех, из мира живых уходящих, и он же ведёт их по Калинову Мосту к рождению новому… Гыть!

И сыпятся, как из рога изобилия новые удары старца.

— Он Веду древнюю хранит, коя одна только души людские от иссушающей чёрной скорби безверия целит. Он учит сквозь пелену Яви сокрытое зреть, кривде беспутной да пустой маяте не поддаваться, стезю свою сердцем во Прави ведая…

— Ворота пали-и!

Душераздирающий вопль снизу, со стороны ворот, казалось, перекрыл шум битвы на стенах, заставил всего лишь на миг отвлечься от жестокой схватки.

«Песец! — пронеслась мысль у Андрюхи в мозгу. — Не долго музыка играла, не долго…»

Людослав не успел полностью прикрыть витязя, так лихо руководившего защитой стены, от действий и речей которого веяло отголосками молодости и службы.

Волхв успел отвести направленное в грудь сотнику копье, а вот под удары сабель пришлось подставить собственное тело.

— Ве-еле-ес, иду-у!

Зов старца, в смертный час, сорвавшийся с губ, прервался коротким стоном.

— Де-еда-а!

Ищенко увидел в беснующейся толпе давки неподалеку от себя отрока. Лицо грязное, длинные потные локоны волос прилипли к коже лица и головы, разорванная одежда и кольчуга забрызганы кровью. Увидел и то, как вдоль стены, по-видимому, овладев наглухо заваленными изнутри землей воротами, рвут ненадежный и малочисленный заслон кочевники, как они бросаются занимать ближайшие подворья и дома, круша и убивая всех и вся на своем пути. Это был конец! Теперь это была просто бойня, смысла держать оборону стены, никакого.

— Все кто жив, вниз! — отдал он свой последний приказ, сам спрыгнул с помоста на землю.

В одно мгновение заслон смяли. Смяли так быстро, что защитники на верхней площадке стены, те, кто откликнулись на приказ своего командира, спрыгивали с заборола практически на головы атакующим печенегам и охваченным паникой своим, оказали весьма слабое сопротивление. Большая часть воинства легла на месте, усеяв путь продвижения врагов телами, своими и противника, выше чем на пару саженей. Натиск неприятеля был ярым, а после того, как опрокинули и приступили к уничтожению последнего островка сопротивления, просто убийственным.

Ищенко, находившегося в здравом уме, но неоднократно раненого, своими движениями напоминавшего сонную осеннюю муху, помятого в свалке, вытащили из общей кутерьмы, впихнули в ворота подворья. Оглядевшись, он обладая фотографической памятью, сразу узнал знакомую обстановку и избу. Ухватив за руку парня втащившего его сюда, бывшего с ним на стене во время боя, приказал:

— Оповещай всех кого сможешь, пусть отходят в подворье. В самой избе подземный лаз, выходит он за стену городища. Хоть кто-то из этой жопы живым выйдет.