Я приходила, надевала сменные сандалики и смирно сидела на стульчике с хохломской росписью. Я была очень маленькая, стульчик мне был велик. Может, года три или меньше мне было. Сидела и тихонько играла медвежонком или рассматривала карточки детского лото: обезьянка, котик, ежик… Или складывала круглую мозаику. А потом няня по фамилии звала меня – «кушать». Нас всех звали в садике по фамилиям.
Это были печальные и тоскливые дни, я помню. Потом я раскладывала раскладушечку, доставала из полосатого мешка постель и ложилась – это был дневной сон. Я не спала. Я разговаривала с ангелом во время дневного сна. Это было хорошее время. Для ангела и для меня.
Няня знала, что я тихая девочка. Никаких проблем. Сначала она была грубая. А потом стала добрая. Наверное, ей тоже было одиноко и страшно в пустой группе. И она стала ставить стул рядом с моей раскладушечкой. Сидит и чай пьет из граненого стакана с противным печеньем.
Мы так и проводили дневной сон. Я лежала и с ангелом говорила. С закрытыми глазами, молча. А няня пила чай молча в полной тишине. Рядом с моей постелькой.
И потом злая няня Раиса Ивановна сказала мне «Анечка». Так и сказала: «Спи, Анечка, не бойся!» И похлопала по одеялу. Она стала добрая, потому что боялась. И, наверное, ей стало жалко меня. Она потом даже не заставила меня допить теплое молоко.
Мы были вдвоем в пустой группе.
И ангел был с нами. Он говорил, что все хорошо будет. И я это сказала няне – пусть тоже знает. И няня покивала головой; да. Может, она тоже видела или слышала моего ангела?..
А потом я не помню, как все наладилось. Дети пришли, крик, шум, кто-то описался, кто-то давится кашей, кто-то ревет… Воспитатель кричит, и няня бьет по затылку непослушного ребенка. Пахнет горелой кашей и морковной запеканкой. И музыкальный работник играет на расстроенном пианино…
А меня злая няня не обижала. Так, по мелочи бывало. И звала по фамилии, как всех.
Но она помнила карантин. Я это знала. И иногда она подходила ко мне во время дневного сна. Просто так, чтобы поправить одеяло. И постоять рядом минутку. Может, она слышала ангела?
Или кто-то, от кого зависит ваша участь. Или вы сами зададите себе вопрос; ваш внутренний голос спросит. А вы должны будете ответить.
Это случится в самый судьбоносный момент, когда ситуация будет очень напряженной. Может, даже опасной. Решающей. И от вашего ответа будет зависеть ваше будущее. От честности ответа.
Если вы солжете, даже ради собственного спасения, ради улучшения своего положения, – вы получите одно. Вернее, ничего хорошего не получите. Если ответите правдиво и искренне – вы спасетесь.
Астрофизика, ученого Николая Козырева вызвали на допрос. От этого допроса зависела его жизнь и свобода. Или он сгинет в лагерях, или его освободят и дадут возможность заниматься наукой, совершать великие открытия, о которых он мечтал.
Следователь допрашивал ученого, чтобы обвинить его во враждебных замыслах и намерениях, уличить во лжи. «Припаять статью» вдобавок к уже имеющимся.
И в конце допроса следователь спросил: «Вы верите в Бога?» О, какой это был опасный вопрос! Ведь тогда верить в Бога означало быть врагом народа и политическим преступником. А о научной работе и речи быть не могло. Вернут в барак или в камеру, и все. Пиши пропало.
Козырев ответил: «Да. Верю». И его освободили. Следователь посчитал так: если искренне признается в своем «мракобесии», значит, и в остальном не наврал. Нет у этого человека враждебных замыслов. Можно отпустить пока.
Какой это был опасный и невыгодный ответ! Тем более для ученого. Можно было скрыть, уклониться или ответить «нет!» для безопасности, – никто не осудит за это. Но искренний ответ спас ученому жизнь странным образом.
И вас могут спросить, не на допросе, а так, в разговоре: «Ты любишь ее?» – например.