Я не любитель путешествовать и попросту ненавижу все, что связано с международными аэропортами. Когда мы добрались до Ноксвилла, после трех самолетов, бесконечных очередей на паспортном контроле, всех этих хождений, спотыканий о чужой багаж и ревущих детей, я уже готова была кричать. Чтобы успеть на последнюю пересадку из Филадельфии в Ноксвилл, нам пришлось бежать со всех ног.
Наконец мы прибыли в университет Теннесси, где встретились с Биллом Бассом и его коллегами. Все были профессорами антропологии или археологии и, казалось, больше всего интересовались костями – тому, что с ними происходит при переломе, огнестрельном ранении или при хранении в различных условиях. Мы обошли кабинеты кафедры, вежливо кивая сотрудникам, которые поднимали головы и с улыбкой здоровались с нами, но тут же возвращались к своей работе. Одна девушка провела потрясающую демонстрацию методов определения входных пулевых отверстий, а также инструментов, соответствующих различным отверстиям в черепах. Я еще подумала, что ее работа имела огромную ценность для полицейских расследований, да и учитель из нее был весьма неплохой.
Билл Басс показался мне приземленным, жизнерадостным человеком. Рожденный в 1928 году, он начал свою исследовательскую карьеру с раскопок на местах индейских захоронений в 1950-х, однако большую часть жизни провел, помогая федеральной и местной полиции с опознанием человеческих останков. Это непростая задача: американские власти имеют огромные проблемы из-за размеров своей страны и большого количества убийств. Наверное, им так никогда и не узнать, сколько именно людей убивают у них ежегодно. У американцев очень разветвленная структура полиции, и многие управления не получают никакой поддержки и помощи от остальных. Постороннему человеку эта система кажется чрезвычайно сложной, и, судя по всему, у нее очень плохо с координацией информации. Как мне сказали, отдельные управления почти не поддерживают связь. Билл Басс оказывал содействие на всех уровнях, и основанный им в 1981 году полигон стал одним из главных его достижений.
По мере приближения к полигону я чувствовала нарастающее предвкушение, словно ребенок в ожидании подарков ранним рождественским утром. Когда мы прошли тщательно охраняемые ворота, я осмотрелась вокруг: это было прохладное место в тени деревьев с жидкой растительностью под ногами и четко обозначенными тропинками, ведущими в разных направлениях. Земля с одной стороны была застлана лианами пуэрарии. Это растение завезено из Юго-Восточной Азии и теперь считается самым вредным сорняком в южных американских штатах. Оно расползается и вьется, оплетая все на своем пути, так что любой предмет в итоге превращается в свой зеленый призрак.
Но это лишь одна из удивительных вещей, которые я увидела, когда мы прошли через ворота. Практически сразу я оказалась на открытом участке, где были представлены тела на различных стадиях разложения. Было любопытно проходить мимо трупов, расположенных вдоль прохода в разных позах. Одни были прикрыты частично, другие полностью, а третьи лежали обнаженными. Удивительно, насколько спокойно человек может воспринимать такое количество трупов. Меня ничто не шокировало, хотя порой и открывались зрелища, каких не увидишь ни в одном фильме ужасов. Единственным, что меня сильно поразило, было отсутствие цвета, по сравнению с многочисленными трупами, которые мне доводилось видеть по работе. Крови здесь не было; кожа, волосы, ногти – все разложилось до одинакового коричневого оттенка. Лишь свежие трупы казались настоящими.
Стадии разложения трупов на протяжении многих лет используются для оценки давности наступления смерти. Тела, которые жертвуют на исследование процесса разложения, неизбежно принадлежат белым мужчинам среднего или пожилого возраста, в связи с чем выборка не кажется репрезентативной. Люди в возрасте обычно пьют больше лекарств, что, разумеется, может оказывать влияние на скорость разложения. Доноры африканского и латиноамериканского происхождения – большая редкость, равно как и женского пола, и я уверена, что полигону ни разу не жертвовали тело ребенка. По какой-то причине темнокожие, латиноамериканцы и женщины меньше горят желанием лежать у всех на виду, становясь домом для всевозможных микроорганизмов и насекомых и предметом пристального наблюдения ученых. Однако, разумеется, ученые обходятся тем, что есть. Во время своей экскурсии я наткнулась только на одно тело темнокожего в лесу, и его судьба была весьма печальной. Родные не хотели платить за его похороны и подумали, что отличным выходом будет пожертвовать его тело Биллу Бассу. В другом случае человек был настолько ужасным при жизни, что семья решила «наказать» его после смерти. Весьма угрюмая история.
Пока мы шли, одна из старших научных сотрудниц сказала: «Да, лучше к лозе не подходить – там полно щитомордников». Я как-то слышала это название раньше и решила, что речь о каких-то бабочках. Как бы не так: щитомордник – это змея подсемейства ямкоголовые, и хотя ее укус редко приводит к смерти взрослых людей, он доставляет немало неприятностей. Об этих змеях я узнала один удивительный факт: в отсутствие самца самка способна производить потомство без его участия. Ее яйцеклетка дважды делится, образуя четыре клетки, две из которых объединяются в эмбрион! Таким образом, партеногенез возможен не только у беспозвоночных, но и у позвоночных! Возможно, я никогда бы и не наткнулась на эту информацию, не побывав в Ноксвилле, однако меня ждали и другие открытия о гадком зверинце этого «Акра смерти».
Я обратила внимание, что все работники университета носят с собой длинные палки. Позже узнала, что они сбивают ими паутины коричневого паука-отшельника. Эти пауки ядовиты и приводят в ужас большинство американцев, а у их укусов весьма серьезные последствия. В учебниках говорится, что они не такие уж и опасные, как думают люди. Скажите это кому-нибудь, кого они окружают на работе. У меня есть три страха, которые, думаю, я разделяю со многими: боюсь высоты, пауков и змей, и два из трех оказались теперь вокруг меня. Не беспокоили меня ни раздутые животы, лопающиеся от личинок; ни глаза и ноздри, настолько забитые яйцами, что казалось, будто их нашпиговали ватой; ни царящие там запахи; ни пустые глазницы, распахнутые челюсти, ни сползающие со скальпа волосы. Но меня определенно тревожила мысль о потенциальном тесном знакомстве с дикой живностью.
Ни змеи, ни пауки в конечном счете до меня не добрались, однако по иронии судьбы это определенно удалось безобидному с виду растению. На мне были тонкие укороченные хлопчатобумажные брюки, и, вернувшись в гостиницу, я обнаружила у себя на ногах красные пятнышки. Они чесались, словно блошиные укусы, и болели, и я попросту не могла оставить их в покое. Уже было подумала, что где-то подхватила бразильских земляных блох – кровососущих насекомых красного цвета, которые на личиночной стадии прогрызают в коже отверстия, всасывая «бульон» из плоти. На самом же деле, как подтвердили местные, это был ядовитый плющ (Toxicodendron radicans). Та ночь была одной из самых ужасных в моей жизни, и где-то в три часа я сорвала с себя пижаму, под которой на ногах оказались сочащиеся раны – всю ночь я расчесывала их ногтями. Руководствуясь интуицией, я приняла горячий душ, усердно растирая раны щеточкой для ногтей и гелем для душа, после чего подставила ноги под струю холодной воды из крана. Эта радикальная процедура, после которой я нанесла каламиновый лосьон (успокаивающий кожу), практически сразу же подарила моим ногам облегчение. Позже я узнала, что действующее вещество растения представляет собой масло (урушиол), которое прилипает к коже и одежде, и процесс заживления кожи начинается только после его удаления. Наверное, каждый американец с детства знает поговорку: «Три листочка видишь ты – близко к ним не подходи». На конце стеблей у ядовитого плюща растет по три листика. Я этого никогда не забуду: шрамы напомнят.
На следующий день мы вернулись на полигон, чтобы заснять аспирантку, которая выпускалась в том году, и поговорить с ней про ее исследования на фоне одного из трупов. В то утро нас заинтересовало свежее тело, которое привлекало в большом количестве мух, одними из первых наведывающихся полакомиться мертвой плотью. Аспирантка занималась изучением сменяющих друг друга сообществ насекомых с целью составить последовательный перечень тех, что используют гниющее мясо. Как правило, все начинается с синих мясных мух, таких как Calliphora vomitoria, и зеленых мясных мух вроде Lucilia sericata. Разумеется, в разных уголках мира в этом участвуют разные виды, однако в огромном количестве мест именно зеленые и синие мясные мухи первыми появляются на свежем трупе. Они могут найти тело за считанные минуты, и самки сразу же начинают откладывать яйца во все доступные отверстия. Они инстинктивно залезают в темные места и порой добираются до верхних носовых ходов.
Накопление любых знаний в науке происходит постепенно, однако, когда съемки фильма закончились, у меня сложилось четкое мнение, что какой бы инновационной и захватывающей ни была «ферма трупов» в Ноксвилле, это лишь одна веха на нашем пути к пониманию процессов разложения тела. Одно-единственное место в конкретном климате, на конкретной почве, в одном конкретном типе леса никогда не приведет к созданию всеобъемлющей модели разложения человеческого тела. Вот почему после открытия этого первого полигона в Теннесси в США были созданы еще шесть: по одному в Северной Каролине, Иллинойсе, Колорадо и Флориде и два в Техасе. Еще один исследовательский полигон есть в Австралии, под Сиднеем. Ученые в Великобритании тоже пытаются открыть свою ферму, однако всегда находятся люди, выступающие против подобных затей. По крайней мере, условия на существующих полигонах сильно отличаются: температурой, влажностью, составом почвы, микробами и падальщиками.
Потребуется очень много времени, прежде чем можно будет построить по-настоящему полезную прогнозирующую модель. Как бы то ни было, эти фермы трупов оказали значительную помощь в изучении процессов разложения человеческого тела, хотя к полученным результатам и следует относиться с определенной долей осторожности. На протяжении многих лет ученые и их студенты в Великобритании и других частях Европы использовали свиней в качестве аналогов человеческих трупов в своих исследованиях процесса разложения. За разложением свиньи любопытно наблюдать, и, опять-таки, между отдельными особями имеются различия, однако я всегда сомневалась в корректности использования свиных трупов вместо человеческих. Они во многом похожи на нас, и, судя по всему, мы даже на вкус одинаковы, но одной из преград в процессе разложения является кожа, а у свиней она гораздо толще и жестче, чем у нас с вами. Более того, у свиней, как правило, значительно больше подкожного жира.
Эти отличия влияют на состав падальщиков и микробов на ранних стадиях разложения. Подобно многим, мне доводилось закапывать свиней в разных местах в попытке объяснить определенные события; однако я делала это лишь применительно к конкретным делам, для известного типа почвы при известной температуре. Эта работа была весьма познавательной и определенно полезной в рамках конкретного дела. Мне удалось доказать, что жертва убийства, закопанная в достаточно кислом лесном глиноземе в рождественский сочельник, скорее всего, останется лежать, не обнаруженная собаками и лисами, до самого апреля. Используя традиционную методику идентификации самых крупных (самых взрослых) личинок на теле, привлеченный по этому делу энтомолог заявлял, что жертва скончалась в феврале, однако у следователей были иные сведения. Тогда-то меня и попросили проверить его результаты.
Я использовала трех свиней, незадолго до этого убитых для ветеринарных исследований, – их мне предоставила моя бойкая ирландская подруга Хелен О’Хара, изучавшая ветеринарию в Кембридже, и я никогда не забуду тот холодный, темный рождественский сочельник, когда мы вместе с Хелен и группой вызвавшихся помочь полицейских зарыли все еще теплые свиные туши на месте преступления. Результаты эксперимента показали, что жертва действительно могла быть закопана в сочельник. Я предоставила теоретическое обоснование, связанное со свойствами почвы, и опубликовала результаты в соавторстве с энтомологом из Королевского колледжа. Этот научный труд, похоже, стал классическим, на него часто ссылались в своих работах другие. Опубликовано множество исследований закопанных свиней, которые, как мне кажется, вряд ли смогут принести настоящую пользу. Эксперименты необходимо проводить в рамках конкретного расследования, как сделали мы. Из этого простого опыта нам удалось почерпнуть уйму информации, однако приходилось месяцами каждую неделю навещать похороненных свиней, а также постоянно считывать температуру почвы и воздуха с помощью подключенных к компьютеру термометров.
Было бы определенно полезно построить надежную прогнозирующую модель разложения человеческого тела. Проблема в том, что на этот процесс оказывают влияние множество всевозможных факторов, так что ждать ее, скорее всего, придется еще долго. Слишком уж велико число неопределенностей, из-за которых невозможно вывести какие-то общие принципы. Вот почему, как правило, мне не очень нравится, когда какое-то тело описывают как находящееся на «стадии гниения» или на «стадии трупного вздутия». Одни тела раздуваются на стадии гниения, другие и вовсе не раздуваются. Для оценки давности наступления смерти существуют методики, большинство из которых связано с наблюдением за последовательностью изменений, происходящих в тканях и жидкостях тела. Одна из таких методик включает химический анализ стекловидного тела глаза, другие основаны на изучении состава аминокислот, жирных кислот, летучих органических соединений, аммиака, мочевой кислоты, солей молочной кислоты и многих других соединений, образующихся по истечении определенного промежутка времени. Конечно, благодаря фермам трупов было получено огромное количество информации, однако наиболее любопытным мне кажется ее невероятное разнообразие. Что бы мы ни узнали о процессах, которым подвергается тело человека после смерти, единственной абсолютной биологической определенностью будет сама смерть.
Через несколько лет после моей поездки в Ноксвилл режиссер Морис Мелзак тяжело заболел раком – и какое-то время мы с Дэвидом за ним ухаживали. Неподалеку от нашего дома находилась специализированная онкологическая больница, куда мы положили Мориса, но постоянно забирали на ночь домой, окружая его домашним теплом и уютом не без помощи нашего черного кота Моди. Морису было всего шестьдесят три, когда его сгубила эта самая страшнейшая болезнь, и я до сих пор по нему скучаю. Он был изобретательным, хорошим человеком, любившим природу. Со временем и я его полюбила, со всеми его весьма эксцентричными манерами.
Поездка на полигон подарила мне друга. И после нее я стала глубже понимать, насколько мало мы знаем о том, что происходит с нашими собственными телами после смерти, а также сколько еще узнать предстоит. Как уже говорилось, вариантов – от гниения до мумификации – множество; и словно в доказательство этому мне в голову приходит одна история, возможно, из-за того, что случилась она в Уэльсе, рядом с местом, где я родилась.
Там была одна семья, жизнь которой строилась вокруг паба, которым она владела. Этот паб принадлежал семье очень давно и был в центре всего, происходящего в маленькой уэльской деревушке: местом встреч, общественных мероприятий, праздников и поминок. Рядом с ним стоял дом, где жили владельцы, и пристройка с мансардой, которая использовалась главным образом для хранения ящиков и бочек на нижнем этаже. На протяжении многих лет отец и мать этого семейства руководили пабом вместе, а затем их сын и невестка примкнули к общему делу. А потом пропала жена главы семьи, и все изменилось.
Люди пропадают постоянно. Практически всех этих людей в итоге находят, и большинство возвращается к своей жизни. Вместе с тем, всегда будут дела о людях, которые умерли или исчезли навсегда при каких-то странных обстоятельствах.
Когда пропала жена, владелец паба обратился в полицию, и там занялись формальными поисками. Полицейские связались с друзьями и родственниками, даже отдаленными, в тщетной надежде, что кто-то мог видеть пропавшую. По всему Уэльсу и за его пределами ответ был один: она никому не попадалась на глаза. По словам мужа, он был уверен, что она уехала за границу, потому что они не особо «ладили», и ему просто пришлось с этим смириться. Шли годы, от жены не было ни слуху, ни духу. Она словно растворилась в воздухе. Тем не менее в деревне были и те, кто не верил владельцу паба, и вокруг него ходили разные слухи и подозрения. Многие считали, что он «разделался» с женой, однако доказательств никаких не было. Поиски закончились, интерес в итоге пропал, и жизнь вернулась в старое русло. Про исчезнувшую хозяйку позабыли, и люди, включая владельца паба и его сына, просто продолжили жить своей жизнью.