Современные исследования показывают, что на объем гиппокампа каждого отдельного человека может влиять опыт, а размер этой области менялся по мере эволюции всего нашего вида. И пусть даже нам известно, что перемены в нашем гиппокампе, вызванные пережитым опытом, не передаются потомкам, но мы передаем им гены, влияющие на объем гиппокампа; исследования показали, что размер гиппокампа на 60 % определяется наследственностью. Николь Барджер из Калифорнийского университета в Сан-Диего обнаружила, что гиппокамп человека на 50 % больше, чем был бы у человекообразной обезьяны с таким же размером мозга, как у нас. Чем объясняется такая разница с нашими ближайшими родственниками? Какое воздействие определило эволюцию гиппокампа далеких предков человека?

Возможно, это связано с их путешествиями. Люди – единственный вид, занявший все географические ниши; они распространились по планете так, как ни одна другая форма жизни. Но мы не знаем, где здесь причина, а где следствие: способны ли мы к дальним путешествиям из-за большого гиппокампа – или у нас большой гиппокамп, потому что он необходим для дальних путешествий? Но нам точно известно, что приблизительно 50 тысяч лет назад мы вышли из Африки. Примерно 20 тысяч лет назад наши предки добрались до Азии и Европы. 12 тысяч лет назад мы колонизировали весь земной шар.

Интересно представить, какими были путешествия в ту далекую эпоху. Может, наши предки постоянно блуждали, нерешительно, шаг за шагом, продвигались на неведомые земли, страшась неизвестности? Или они были подобны астронавтам, когда каждое новое поколение брало новые рубежи топографии и знания? Были ли эти путешествия намеренными или представляли собой череду счастливых случайностей? Возможно, наши когнитивные способности помогли создать средства для осуществления этих путешествий или, наоборот, дальние путешествия способствовали появлению новых методов навигации, а в конечном итоге – формированию и развитию культуры и традиций, которые прочнейшими эмоциональными узами привязывают нас к родному дому. Все средства, используемые сегодня, – дороги, указатели, карты, компасы, GPS – являются порождением культуры. Но большую часть своей истории человечество перемещалось по земле, используя в качестве ориентира сам ландшафт. А перемещались мы много.

Доподлинно неизвестно, как быстро происходило это перемещение: на протяжении жизни многих поколений или всего лишь одного. Недостаток археологических и палеонтологических данных затрудняет моделирование потоков миграции на протяжении длительных периодов. Но было бы интересно подумать над тем, запрограммированы ли люди на любознательность и исследование нового. Разные этимологические корни английского слова seek («искать», «стремиться») указывают на потенциальную значимость такого поведения. На санскрите корень sag имеет значение «выслеживать». На латыни sagire означает «быстро или тонко ощущать», а sagus – «пророческий» или «вещий». Эти навыки просто должны были стать неотъемлемой частью всех достижений нашего вида, пока мы охотились, занимались собирательством, устанавливали социальные связи и находили дорогу.

На уровне ДНК имеются свидетельства того, что определенные цепочки генов в нашем генотипе проявляют себя как порыв к исследованию нового. В конце 1990-х гг. Чуаншен Чен и его коллеги из Калифорнийского университета в Ирвайне начали изучать гены дофаминовых рецепторов, особенно аллели (варианты гена, наследуемые от каждого из родителей и расположенные в наших хромосомах), гена, получившего название DRD4. Было показано, что чувствительность к дофамину влияет на поведение животных, связанное с поисками нового, а также на скорость и энергичность движений. Исследователи хотели понять, является ли присутствие у данного человека более длинных аллелей гена DRD4 результатом естественного отбора в процессе миграции. В таком случае у кочевых народов должна наблюдаться более высокая пропорция длинных аллелей по сравнению с народами, которые вели оседлый образ жизни.

Они проанализировали данные 2320 человек и обнаружили, что длина этого гена дофаминового рецептора коррелирует с расстоянием, на которое представители этого народа мигрировали от места происхождения Homo sapiens в Африке. Однозначных выводов сделать нельзя, поскольку дофамин коррелирует не только с исследовательским поведением, но и с другими характеристиками. Тем не менее исследователи выдвинули несколько интересных идей относительно переплетения генов и истории. Например, у евреев, мигрировавших далеко на запад в направлении Рима и Германии, наблюдалась бо́льшая пропорция длинных аллелей, чем у тех, кто направился на юг, в Эфиопию и Йемен. То же самое можно сказать о представителях группы народностей банту, которые пришли в Южную Африку из Камеруна. На Сардинии, географически наиболее близкой к родине семейства языков ее жителей, длинных аллелей вообще не встречается. У народов, населяющих острова Тихого океана, предки которых проделали самый длинный миграционный путь в истории человечества, доля длинных аллелей выше, чем у любой другой группы в Азии. Более поздняя работа, которую в 2011 г. выполнили Люк Мэтьюз и Пол Батлер (объектом исследования был тот же аллель гена DRD4), показала более широкий генетический профиль того, что ученые называют склонностью людей к «поиску новизны», включая генетические «капризы», которые, возможно, и определили предрасположенность наших предков к исследовательскому поведению – стремлению ко всему новому и готовности рисковать. (И напротив, биологи обнаружили, что устойчивость шимпанзе к новому стрессу настолько низка, что перемещение в новую окружающую среду или в новый заповедник часто оказывается для них смертельным.) Быстрая миграция человека, предположили Мэтьюз и Батлер, способствовала отбору тех, кто был менее уязвим к новым стрессовым факторам и чья способность стремиться к риску толкала их на исследование новых земель.

Похожие силы отбора, по всей видимости, действовали и на другие биологические виды; природа порой благосклонна к энергичным и мотивированным исследователям, и она создает животных, которых порывы, желания и биологическая «прошивка» побуждают к грандиозным путешествиям. Вспомним бабочку монарха, которая на зиму мигрирует на юг, в центральные районы Мексики, а затем на своих ярких крыльях, похожих на витражи, возвращается на север, преодолевая четыре с лишним тысячи километров, чтобы питаться растениями, выделяющими млечный сок, и откладывать на них яйца. В 2010 г. биологи выяснили, что самки бабочки монарха, которые улетают дальше всего от дома и усерднее ищут подходящие растения, откладывают больше яиц. Десятки тысяч жизненных циклов бабочки монарха создали организмы, чьи ДНК словно пропитаны побуждением лететь как можно дальше. Монархи мигрируют на такое расстояние, что путешествие растягивается на несколько жизненных циклов. Бабочки, которые отправляются в полет, погибают в пути, и до пункта назначения добираются их правнуки. Биологи называют это однонаправленной миграцией: отдельные особи перемещаются в одном направлении, но вся популяция совершает круг. Но как потомки тех, кто не проделывал этот путь, знают, куда лететь?

Загадка не ограничивается чешуекрылыми. 50 разных видов стрекоз проделывают такой долгий путь, что насекомые умирают, не достигнув цели путешествия, которое завершают их потомки. Один из малоизвестных чемпионов миграции – растительная тля. Эти насекомые весной и летом живут на одном растении и выводят потомство; потомки улетают на другое растение, откладывают там яйца, из этих яиц на свет появляются новые тли – и вот они-то и возвращаются на исходное растение, дом их бабушек и дедушек, где они никогда не были! Ученые пытаются понять, какие механизмы дают этим живым существам такие способности к навигации. А я при этом еще и завидую их непоколебимой решимости жить и их способности всегда знать, откуда они пришли и как туда вернуться.

Биология не снабдила человека средствами, исключающими вероятность заблудиться, но нам на помощь пришла культура. Мы изобрели системы знания для организации сведений об окружающей среде, чтобы ориентироваться в ней, а также культурные механизмы передачи этих знаний следующему поколению. Зачастую сложные для навигации однообразные ландшафты – пустыня, море, лед – приводили к появлению очень сложных систем, для овладения которыми требовались годы обучения и опыта. На таких огромных просторах для выживания необходимы развитое восприятие, наблюдательность и память. Солнце, небо, звезды, ветер, деревья, приливы, горы, долины, снег, лед, муравейники, песок, животные – все это становилось навигационными ориентирами, когда интерпретировалось во взаимосвязи друг с другом. Как отметил авиатор Гарольд Гатти, «вы никогда не заблудитесь, если вас ведет природа»[10].

Начав собирать материал для книги, я обнаружила, что, несмотря на путешествия по всему миру, мое умение ориентироваться на местности ничтожно по сравнению с тем, на что способен человек. По мере развития культуры мы осваиваем разные ментальные модели, традиции и практики. Мы проходим курс по развитию внимания, как выразился психолог Джеймс Гибсон. Меня заинтересовал вклад культуры в нашу способность к навигации. С раннего детства мы находимся под влиянием языковой среды, природы, технологий и социально-экономических процессов, которые определяют наше мышление и видение. Некоторые люди рождаются в культурах, не имеющих письменности, другие уже в раннем возрасте осваивают алфавит. Одни учатся определять север и юг по земле и воде, другие осваивают искусство навигации по запутанным городским улицам, запоминая, сколько раз свернуть налево и направо.

В последние десятилетия антропологи и психолингвисты обратили внимание на удивительное разнообразие систем навигации и начали описывать их. Жители европейских городов, охотники из Арктики, рыбаки, выходящие в море на каноэ, кочевники пустыни – все они используют уникальные методы и навыки, чтобы ориентироваться на местности и определять свое местоположение. Отличия наблюдаются даже на местном уровне, среди соседних регионов, островов или общин. Русский антрополог Андрей Головнев обнаружил, что ненцы, народность, живущая на северо-западе Сибири и занимающаяся разведением северных оленей, ориентируются совсем не так, как их соседи ханты. Головнев объясняет: «Ненцы словно видят себя с высоты птичьего полета как перемещающуюся по карте точку, тогда как ханты видят дерево и идут к нему, затем замечают холм и движутся по направлению к нему, запоминая все детали ландшафта своих охотничьих угодий»[11]. Эти разные стратегии распространяются и на другие практики. Ненец начнет чинить заглохший двигатель с того, что сядет перед ним и представит все этапы процесса. Ханты сразу начинают откручивать винты, потому что их руки «помнят» конструкцию двигателя. Два разных способа навигации, по всей видимости, отражают разные способы интерпретации окружающего мира.

А что, если восприятие того, что ты заблудился, тоже определяется культурой? Что, если GPS – это устройство, предназначенное для определенных состояний, обусловленных культурой, и для людей, лишенных возможности получить и непосредственные впечатления, и общие знания о каком-либо месте? Конечно, GPS может использоваться и используется для решения самых разных задач, зачастую творческих или помогающих спасти жизни людей. Например, участники проекта Confluence стремятся сфотографировать все места на земном шаре и используют GPS, чтобы их отыскать. GPS помогает сирийским беженцам пересекать Средиземное море и находить убежище в Европе. Многие люди используют спутниковую навигацию для исследования мест, куда они, возможно, никогда не смогли бы отправиться, не будь у них GPS. Навигационные приборы мгновенно снабжают нас огромным количеством накопленных знаний. Но, что еще важнее, они не требуют от нас хранить информацию в своей памяти, а именно это до недавнего времени требовалось для успешной навигации.

Через много лет после того, как мы заблудились в Нью-Мексико, я поняла, как чувствуют себя некоторые потерявшиеся люди и насколько необходим для них такой инструмент, как GPS. На севере Австралии я познакомилась с пожилой женщиной из племени джаун, Маргарет Кэтрин. Ей было уже за восемьдесят, но все детство она кочевала вместе с семьей в окрестностях реки Манн. Однажды я спросила ее, что она делала, когда терялась в буше. Рассмеявшись, она взяла мой блокнот и нарисовала, как термитники всегда ориентированы по оси север – юг, как звезды указывают направление ночью, как все скалы, деревья, теснины и холмы были созданы ее предками, путешествовавшими по миру во Время сновидений. Их маршруты и ориентиры запечатлены в песнях, которые Маргарет учила и запоминала всю жизнь. В этом месте, которое казалось мне однообразной пустыней, лишенной каких-либо отличительных признаков, она просто не могла заблудиться – это был ее дом.

Впоследствии Кен Макрури, изучавший иннуитских собак и искусно управлявший собачьей упряжкой, описывал похожий уровень глубокого знания местности у иннуитов. Проведя несколько десятилетий вместе с охотниками в Канадской Арктике, он отмечал: «Они не могут заблудиться. И собаки не могут, никогда. Пятнадцать или двадцать лет назад, когда люди начали сбиваться с пути, старые иннуиты отказывались верить, что это правда. Они не представляли, что такое возможно»[12].

Антрополог Томас Видлок объяснял мне, что люди склонны рассматривать навигацию с точки зрения западной культуры, когда некто пытается нанести на карту неизведанную территорию. За годы путешествий с бушменами по пустыне Калахари он, наверное, ни разу не сталкивался с тем, чтобы они не знали, где находятся. «Вы уезжаете на выходные в национальный парк Йеллоустон, и вам требуется найти дорогу в незнакомом месте, которое вы считаете диким. Нам, западным людям, очень трудно не считать универсальным свой подход “давайте завоюем мир”, – говорит он. – Попытка нанести на карту территорию, с которой вы еще не знакомы, – это на самом деле очень специфическая историческая ситуация. Этот навык полезен империалистам, стремящимся основать колонии. GPS – также очень полезный инструмент для путешествия по незнакомым местам». Но стремление исследовать неизведанное – это «совсем не такой тип мышления, как у аборигенов Австралии, бушменов или северных народов, – продолжает Видлок. – Они не стремятся колонизировать мир и захватить места, в которых никогда не были. Они мобильны, но в ограниченном смысле, в границах более или менее определенного космоса. Они не заходят на неизведанные территории. Они делают нечто совсем иное»[13].

Я решила поговорить с людьми, которые практикуют «нечто совсем иное». Многие из этих уникальных практик были забыты или утрачены в результате культурной ассимиляции, угнетения и исчезновения языков. В современном мире исчезают местные культуры, меняются и создаются новые границы, сокращаются маршруты или открываются абсолютно новые. Двигатель внутреннего сгорания, скорость движения по проложенным дорогам, картография, GPS, колонизация – все это изменило методы навигации, которыми пользуются люди, будь то на американском Среднем Западе или на островах в южной части Тихого океана. В некоторых местах я находила людей и организации, которые считают возрождение практик традиционной навигации частью самоопределения и сохранения культуры. Беседуя с ними, я надеялась лучше понять ценность и значение этих практик в нашу эпоху сверхмобильности или даже испытать то, что Робин Дэвидсон считает настоящим путешествием: «Взглянуть на мир иначе, хотя бы на мгновение»[14].

Не существует термина, способного охватить все разные процессы и системы навигации у людей. Антропологи, нейробиологи и психологи продолжают спорить о процессах, определяющих, что и как мы делаем, и в книге я исследую их дебаты. Впрочем, я думаю, что наиболее полно суть явления передает такое понятие, как нахождение пути. В общем случае нахождение пути – это использование и организация сенсорной информации из окружающей среды для понимания того, в каком направлении нам двигаться. Географ Реджинальд Голледж определял нахождение пути как «способность определить маршрут, запомнить его и пройти по нему по памяти туда и обратно, приобретая знания об окружающей среде»[15]. В более глубоком смысле это понятие предлагает новый способ осмысления нашей связи с миром.

Четыреста лет назад французский философ Рене Декарт пытался объяснить восприятие человека и начал с теории о том, что душа может находиться в непосредственном контакте только с мозгом, но не с миром за пределами нашей головы. Согласно декартовской модели, восприятие – процесс механистический, и мы представляем внешний мир в своем разуме потому, что он являет собой образ, созданный посредством физиологического процесса. Это основа картезианского дуализма – идеи о том, что сознание нематериально, а разум и тело фундаментально отделены друг от друга. Прошло несколько столетий, прежде чем была опровергнута научная догма о том, что восприятие есть результат мыслительных операций.

Американский психолог Джеймс Гибсон, родившийся в 1904 г., интересовался зрительным восприятием, но его не устраивало предположение о дуалистическом различии между двумя мирами: материальным и ментальным. Изучая водителей и летчиков, Гибсон пришел к выводу, что восприятие и поведение представляют собой единый биологический феномен, а люди и животные напрямую воспринимают свое окружение в акте познания или посредством контакта с ним. Человек – это не разум, помещенный в тело, а организм, который является частью окружающего мира. Гибсон назвал свою теорию экологической психологией, и она привела к новому пониманию навигации.

Гибсон описывал процесс навигации как составление схемы окружающей среды из движущегося наблюдательного пункта. При перемещении из одного места в другое у человека формируется оптический поток того, что Гибсон назвал превращениями, совокупностью связанных последовательностей, в которой мы видим то, что может быть поворотом дороги или вершиной холма. Эти превращения связывают перспективные виды, открывающиеся нашему взору. Превращения и возможности дают нам информацию, необходимую для управления движением и навигации. «Органом зрения принято считать глаз, связанный с мозгом, – писал он в работе “Экологический подход к зрительному восприятию” (The Ecological Approach to Visual Perception). – Я же собираюсь показать, что органом зрения является система, в состав которой входят глаз, голова и тело, способное передвигаться по земле. В этой системе мозг – всего лишь один из ее центральных органов. В том случае, когда нам не мешают, мы можем свободно рассмотреть то, что нас заинтересовало, подойти к этому предмету, обойти его вокруг, рассмотреть его со всех сторон и отправиться дальше. Такое зрение я буду называть естественным»[16]. Позднее Гибсон отверг идею существования в мозгу когнитивной карты и для описания пространственной навигации использовал термин нахождение пути. Разум неотделим от окружающей среды, а восприятие от знания; нахождение пути – это способ прямого восприятия, предполагающий объединение в реальном времени восприятия и движения. Свою книгу «Чувства как воспринимающие системы» (The Senses Considered as Perceptual Systems) он посвятил «всем, кто хочет искать себя»[17].