— Она приезжала ко мне, жила несколько дней. Они… Они разводятся с отцом… — тихо проговорила она, а я сглотнула.

— Мне… Мне жаль, — я не знала, что еще сказать на эту новость. Хотя, на мой взгляд, Светлана Юрьевна достойна лучшего.

— А мне нет, — хмыкнула Волжак. – Но я не об этом. Когда она рассказала мне о том, что подала на развод, мы разговорились… Мы говорили о многих вещах, — Волжак многозначительно посмотрела на меня. Черт. Она знает. И словно в подтверждение моих мыслей, она кивнула. – Да, я знаю, откуда моя мать в курсе про… попытку суицида.

Я опустила голову и прошептала:

— Прости. Я не хотела. Клянусь, это вышло случайно…

К моему удивлению, Волжак спокойно ответила:

— Я знаю. И я не об этом хочу сказать… Может, присядем? – она указала на лавку, что была неподалеку, и я кивнула.

Когда мы уселись, она продолжила:

— Моя мать рассказала мне одну вещь, которая и… В общем, это изменило меня. И поэтому я здесь, — призналась она.

— Что за вещь? – природное любопытство взяло верх, и я подняла на нее взгляд.

Волжак оперлась спиной на лавку и вытянула свои длинные ноги.

— До того, как появилась я, у родителей было несколько попыток забеременеть. Две, если быть точной. И ни одна из них не закончилась успехом. Точнее, им удавалось зачать, но выносить, — Волжак покачала головой. – Сначала была замершая беременность, а потом… — она вздохнула, — выкидыш. И она сказала мне, что… Что даже когда ей удалось забеременеть мной, то это было трудно. Ее трижды увозили в больницу с угрозой выкидыша. Но… Тем не менее, я здесь.

Я молча слушала ее, не совсем понимая, что она хочет этим сказать. Но, к счастью, гадать не пришлось. Она сама ответила на мои немые вопросы.

— И я хочу сказать о том, что… Моя мать, несмотря на две эти трагедии, не оставила попыток. Она потеряла детей. Да, они еще были не рождёнными, но… они были. Живыми, маленькими, понимаешь? И… она могла опустить руки и тогда… — Волжак снова покачала головой, а я смотрела на ее почти не моргающие глаза. – Тогда я вовсе могла не родиться. Меня бы здесь не было. Но она не опустила руки, несмотря на то, что произошло. А я… — она вздохнула и встала с лавки. — Я просто трусиха, Ир. Я боялась, что опять что-то может причинить мне боль. Поэтому решила, что лучше пожертвовать тем, что есть, нами, — пояснила она, — чем снова подвергнуть себя риску. Но жизнь без тебя причинила мне куда больше боли. Реальной, а не той, что может произойти. И я… Я поняла, что никто не застрахован от этого. От каких-то трагедий, боли, горя, разочарований. Но рядом с тобой мне не страшно. Ну, немного, конечно, меня это пугает, — усмехнулась она, — но не настолько, чтобы отказаться от нас. Поэтому прости меня. За то, что я говорила и то, как я поступила. Прости. Я… Я люблю тебя, Ир. Больше всего на свете люблю.

Она подошла ко мне и села на корточки. Я смотрела в ее глаза, которые стали какого-то особенного оттенка. И мне хотелось кричать, настолько сильно я желала кинуться ей в объятия.

Но все, что я смогла сделать, это выдохнуть, еле сдерживая слезы:

— Я тоже тебя люблю.

Волжак слабо улыбнулась и убрала прядь волос с моей щеки.

— Прости меня.

Может, я и тряпка, которая не в силах противостоять ей, но я не видела смысла хорохориться. Я люблю ее, она любит меня, мы решили то, в чем не могли прийти к одному мнению. Какой смысл пытаться что-то доказать? Поэтому я соскочила с лавки, одновременно поднимая с корточек Волжак, и обняла ее. Когда ее руки обвились вокруг меня, я, наконец, смогла вздохнуть. Глубоко, всей грудью, полными легкими. Ее объятия – это одна из самых дорогих для меня вещей.