После того, как Хаук ухитрился познакомиться с ним собственной мордой, скрип песчинок на зубах стал отчетлив до ненависти, несмотря на закрывавшую рот и нос повязку. Драгоценный учитель зачем-то заставил её поднять и запретил снимать. Тем временем от духоты кружилась голова, а жажда давала о себе знать все чаще и чаще. Хаук уже сбился со счета, сколько раз Джей останавливал свою «летучку» и по-простому затаскивал на нее за шкирку.

На «летучке» было хорошо.

Мягкое равномерное движение почти не чувствовалось, тело приятно укачивало, и Хаук проваливался в зыбкую полудрему. Мир в такие моменты плыл: даже редкие схватки с тварями воспринимались мельком, «сквозь». В себя Хаук приходил все больше по ночам, стараясь каждой порой своего тела впитать опускающуюся на желто-коричневый ад прохладу. Но очень скоро сил перестало хватать даже на то, чтобы сказать Джею пару ласковых. Весь организм казался высушенным, выпитым и избитым одновременно. Остановки, еда, передышки и ночевки больше не приносили отдыха. Но когда Хаук в очередной раз открыл глаза, проклиная как джеев способ будить, так и само утро, он с удивлением увидел, что солнце уже высоко, а сам Джей невозмутимо обедает какой-то зажаренной над ядром хвостатой тварью.

— Что за черт? — сипло спросил Хаук. Язык ворочался во рту распухшим червем, а слышать ответ совсем не хотелось. Зато очень хотелось пить.

— Шустрик, их тут много, — отозвался Джей с невозмутимостью, бесящей с первых шагов изнурительного бега, — я тебе оставлю пару штук. Вряд ли ты сейчас хочешь есть… Воды дать? Или сам?

— Сам… Но какого черта мы стоим?

— А ты в состоянии бежать?

Хаук демонстративно отвернулся, почувствовав смешок затылком. Но тут в поле зрения попала полная фляга воды и сразу стало плевать на все, кроме сладковатой жидкости на губах, языке и, главное, — внутри.

— Так что за приступ милосердия? — повторил свой вопрос Хаук, когда почувствовал себя живым, но уставшим и голодным. На скорченных, как будто обугленных существ он смотрел теперь с определенным интересом. Джей уже не раз успел доказать, что для еды внешний вид не главное.

— Никакого милосердия. Все по плану. Сначала ты работаешь на износ — потом два дня восстанавливаешься. Затем снова бегом… и так до тех пор, пока мы не достигнем Каньона Новичков. В городе у тебя будет еще два дня куда более полноценного отдыха, потом уже, если ты выдержишь забег, начнем нормальное обучение.

— А если не выдержу — сдохну?

— Ну, это самый крайний вариант. Если не выдержишь — дорога в Пустошь для тебя закрыта. Я откажусь тебя учить и любым способом настою на том, чтобы ты больше не вышел за границы купола в рядах «внешних».

— Прямо любым? — хмуро брякнул Хаук, все же берясь за хвост одной из зажаренных тварей и внимательно принюхиваясь. Но Джей заставил прикусить язык одним взглядом.

— Любым, Хаук. Если придется — буду стрелять по коленям. «Правильная» травма, и тебя никто не возьмет, пока не сделаешь протез. А пока на него накопишь — глядишь, энтузиазм поубавится.

— Ты это серьезно сейчас?

— Абсолютно. По мне лучше лишить тебя ног, чем позволить тупо дохнуть в Пустоши от отсутствия мозга.

— Ну, знаешь…

Недоговорив, Хаук по примеру Джея содрал почерневшую шкурку и впился зубами в неожиданно мягкое мясо. Только сказанное, увы, было слишком хреновой приправой к завтраку.