– Я пришла домой, уставшая, легла спать, просыпаюсь – не вижу.

Снова провожу терапию – снова видит. На третий день то же самое, на четвертый день тоже самое. Еще остается пятая сессия.

Я говорю ей «дорогая моя, давай так, если еще раз повторится – ты снова перестанешь видеть – ты ко мне больше не приходишь, я тебе помочь не смогу». У нее работало очень много вторичных выгод, поэтому я сказал ей: «Если завтра будешь видеть – приходи, не будешь видеть – уезжай в свою страну и там спокойно доживай свой век».

Приходит она на пятую сессию. Все хорошо. Они уезжают в свою далекую страну. Месяц она видит отлично. Вышла на работу, какую-то такую вспомогательную минимальную работу, подружилась с парнем, и через месяц звонит её мама и говорит, что она опять перестала видеть.

Я лечу к ним на пару дней. Общаюсь с девушкой. Она говорит: «Вы знаете, месяц прошел, я стала видеть, но мне кажется у меня реакция на свет: я вечером хорошо вижу, а днем плохо».

Наша беседа происходит в отеле. Я включаю свет и спрашиваю: «Как сейчас видишь?».

– Плохо.

Я выключаю свет.

– Ну, чуть лучше, – говорит она.

Я начинаю выяснять: «Что происходит, когда солнце садится? В 6–7 часов вечера. Она: «Точно! Мама же с работы приходит». Мама перестала с ней сидеть и вышла на работу. Вечером, когда мама приходит с работы, у неё зрение хорошее. Мама уходит на работу, зрение падает. В данном случае я понимаю, что свет является треком. Мы это проработали, и она снова видит.

Через месяц опять звонит её мама и говорит, что дочь не видит. Мы решаем поработать онлайн. Я говорю ей: «Слушай, что у тебя происходит?».

– Понимаете, я выздоровела, вышла на работу, но не хочу работать, – отвечает она. – Я стала встречаться с парнем. Мне кажется, меня выдадут за него замуж. Мусульманские традиции этого требуют, но я замуж пока не хочу. А ещё благодаря тому, что я теперь вижу, мама вышла на работу, а я хочу, чтобы мама была рядом.

Тут я понимаю, что моя терапия не нужна, девушке просто не выгодно быть здоровой, она привыкла к другой жизни, и счастливые перемены её не радуют. Говорю ей: «Дорогая моя, ты хочешь терапию или нет? Если захочешь, позвони, когда будешь готова». И всё, на этом наши сеансы терапии и общение закончились.

Я увидел вновь эту девушку примерно через два года. Она уже сидела на ядреных гормонах, у нее были большие щёки, такие шизоидные приступы, она иногда не понимала, в реальном мире или нет. Родители и врачи просто посадили ее на препараты. Я им сказал: «Если хотите, давайте поработаем. Мы можем ещё продолжить». Но они отказались.

Что сейчас с ней, я не знаю. Из этой истории понятно, как работают вторичные выгоды[11] и как работает психосоматика и одновременно, как она не работает.

Тема вторичных выгод одна из самых сложных. Помню, как впервые я задал себе этот вопрос: «Что хорошего в твоей болезни? Какая выгода тебе от этого состояния?»

В тот момент я почувствовал гнев. Да какие могут быть плюсы у моей болезни? Одни проблемы!

Безусловно, никто не хочет болеть и никто не хочет чувствовать боль. Однако вторичная выгода – это единственный выбор у человека, чтобы получить то, что ему очень необходимо. По-другому он не умеет получать этот бонус.

У человека есть набор знаний. Исходя из этих знаний – зачастую ограниченных – он и принимает решения.

Допустим, человек выбрал болеть, обидеться или бояться смерти – поверьте, он выбрал именно эту стратегию поведения, потому что у него есть только такое знание.