Наручники Василию надели уже при выезде из города, но это было в порядке вещей, а вот два пистолетных ствола под ребрами мешали чувствовать себя свободным. Предостережение Соболева на японском языке явно имело смысл. С этими ребятами надо было держать ухо востро. Вася попытался было их разговорить или рассмешить, рассказав пару анекдотов, но четверка конвоиров ни разу не заговорила в дороге, и Вася с грустью признал истину, вычитанную им в какой-то газете: труднее всего контролировать того, кто диктует правила игры.
К аэропорту прибыли к шести часам вечера и сразу проехали на летное поле, якобы для посадки в самолет на Москву, который был уже готов к вылету. И Василий понял, что пришел момент пустоты[24]. Он вытянул руки вперед.
– Снимите наручники, ребята.
– Сиди тихо, – оглянулся тот, что сидел впереди, протянул Балуеву рацию. – Говори.
– Соболев, я в аэропорту, – сказал Вася. – Ты уверен, что моя помощь тебе не понадобится? Может, мне все-таки остаться?
– Лети, – донесся тихий голос Матвея. – Иншалла…
Тюремщик отнял рацию, щелкнул кнопкой переключения диапазонов, бросил в микрофон какую-то фразу, выслушал ответ, оглянулся и кивнул, как бы давая команду конвоирам. Но Вася начал свою комбинацию раньше.
Он резко рванулся вперед, к спинкам передних сидений, благо расстояние позволяло ему это сделать, так что стволы пистолетов с обоих боков соскользнули, так же резко вернул тело назад, придавливая спиной руки с пистолетами, и с ходу врезал правому здоровяку удар локтем в подбородок (миги аге эмпи учи – песня, а не прием!), одновременно выплевывая куриную косточку, которую держал во рту еще с момента выхода из камеры (в последний раз кормили его холодной курицей), в глаз молодцу слева. От неожиданности и боли тот выстрелил и попал своему напарнику в бок. Теперь можно было не опасаться нападения справа. Не дожидаясь второго выстрела, Вася нанес стрелку еще один удар – наручниками в лицо, раздробил нос и надолго вывел из строя. Только теперь охранник в черном сообразил, что его сценарий неожиданно нарушен, и начал доставать пистолет из кобуры на поясе. Но ему следовало держать его на коленях готовым к стрельбе, тогда он, наверное, успел бы выстрелить, а так удар Васи обеими руками в затылок бросил его на стекло и отключил сознание.
Оставался еще водитель, крепкий белобрысый малый с глазами альбиноса, вооруженный автоматом, однако ему, чтобы обезвредить пленника, тоже надо было сделать много движений: остановить машину, снять руки с руля, повернуть автомат стволом назад, спустить предохранитель и нажать курок. На все это ему потребовалось бы около секунды в самом лучшем случае, Василию же хватило половину этого огромного временного запаса, чтобы выхватить пистолет из руки раненого конвоира справа и направить его в висок водителю.
– Стоп-кадр! Не стоит состязаться в скорости с пулей, парень. Брось пушку!
Водитель повиновался.
– Руки на руль. Выезжай с поля.
– Далеко все равно не уйдешь, – проговорил водитель по-русски. – Первый же пост остановит, и тебе крышка.
– Ага, русский, значит, – прищурился Вася. – Надо же, как мне повезло. Давно водишь эту колымагу?
– Слёта, – хладнокровно ответил водитель, шевельнув каменными желваками. Его лицо пошло пятнами, но держался он хорошо.
Вася присвистнул. Слово «слёта», означавшее – с лета, то есть давно, принадлежало профжаргону спецслужб.
– Это как же тебя угораздило на службу к этому «волку» – Шароеву? Ты же «гусь», насколько я соображаю.
– Где хочу, там и служу, – огрызнулся водитель. – Будешь платить больше, я и у тебя покантуюсь.
– Ну, у меня вряд ли, – покачал головой Вася. – А если бы они меня сейчас прихлопнули, ты и ухом не повел бы?
– Встретился бы ты мне в Первомайском… – процедил сквозь зубы водитель. – Я там ваших много положил.