А Владыке Света, как всегда, всё едино. Коли простой люд славит его имя, важно ли, что было этому причиной?

— Нечестивец! — прогремел голос жреца, и толпа притихла. — Ты явился, чтобы убедить нас в том, что и люди, и боги — одно и то же? Что величие богов ничего не стоит?

Часто ли они видели такое? Монах не впервые встречал враждебное отношение к Учению. Порой ему просто не давали открыть рта. Иногда презрительно обходили стороной. Но в этом случае… Да, нужно иметь крепкие нервы, чтобы не броситься наутёк! Жрец был мастером слова и не имел себе равных в актёрском ремесле. По крайней мере здесь, в позабытом почти всеми богами городишке.

— Одинаковы пути богов и смертных, и все мы — лишь рябь на воде, — ответил Унэн, слегка поклонившись жрецу. — Всё проходит в этом мире, и все бессмертные так же растворятся среди миров, как некогда возникли. Это закон природы, — закон, что выше всех остальных законов. Почему же так оскорбили тебя мои слова, о жрец?

Лишь ветерок, перебиравший пожухшие листья под ногами, осмеливался издавать звуки. Всё притихло. Жрец развёл руки в стороны, одеваясь золотистым ореолом. Монах был единственным, кто заметил небольшой пузырёк, который жрец сжимал между пальцами правой руки.

— Ты дерзнул облачиться в одежды цвета Его лучей, презренный, — голос звучал сильно и уверенно. Трудно было не подпасть под магию этих слов! И всё же ты фокусник, подумал монах спокойно. Актёр. Ты сам не веришь во Владыку. — Ты дерзнул собирать милостыню, не спросив у Владыки Его соизволения. Только полное раскаяние сможет спасти тебя от Его взгляда!

Все взоры обратились на Унэна, и тот почувствовал, как смерть, равнодушно осматривавшая здешние земли в поисках добычи, задержала взгляд на его спине.

— Ты всего лишь фокусник! — Унэн выпрямился и бесстрашно протянул руку к возвышающемуся над ним жрецу. — Не Его оскорбил я, появившись здесь, а твоё самолюбие. Мои одежды — знак уважения Владыке, вечное напоминание о его милости этой земле. — Монах сделал несколько шагов и, подойдя к статуе грозно улыбающегося божества, низко поклонился. — Ответь, о Владыка Света Элиор, оскорбил ли я тебя, дозволено ли мне сравнивать тебя со смертными?

Толпа откатилась прочь, едва монах произнёс Запретное имя. Но секунды шли, а смертоносный огонь, что должен был спуститься с небес и испепелить дерзкого пришельца, так и не приходил.

— Ну что, жрец? — монах вновь повернулся к совершенно растерявшемуся жрецу, и на лице его появилась спокойная улыбка. — Что скажешь? Что ты можешь сделать, не прибегая к сосуду, который держишь в руке?

Жрец вздрогнул, и пузырёк выскользнул из его руки, звонко разбившись о камни.

Яркая вспышка озарила площадь… и угасла.

— Так кто из нас прав? — спросил монах, не сводя со старика взгляда. Жрец открывал и закрывал рот, но не мог издать ни звука. Впервые он полностью утратил власть над происходящим. Что же будет теперь? Что станет с ним?..

Возглас изумления пронёсся над толпой. Монах обернулся и увидел протянутые к нему руки, расширенные глаза, рты, раскрытые от удивления. Он скосил глаза и заметил, что охвачен слабым, мягким жёлтым свечением. Прищурившись, он поднял глаза к солнцу и ему показалось на миг, что величественная фигура Солнечного Воина возникла высоко в небесах.

— Благодарю тебя, Владыка, — монах ещё раз поклонился статуе и, не оглядываясь, ушёл прочь.

В городе этом делать было больше нечего. Впрочем, можно было сказать и так: случай помог ему — везение, что часто сопровождало его.

Простое ли везение?

— …Так просто ушёл? — донёсся до Унэна голос Таменхи. Монах вздрогнул, заморгал и повернулся, опираясь одной рукой на Оракул. Карлик стоял рядом, и на лице его читалось любопытство. Словно он всё это время слушал интересную историю.

— Д–д–да… — ответил Унэн, не ожидавший подобного. Солнце заметно сместилось за то время, пока он вспоминал. Но постойте! Вспоминал–то он, а не Таменхи! Откуда карлику знать всё это? Или же Унэн вспоминал вслух? Монах вытер лоб ладонью и осознал, что карлик смотрит не на него, а на Оракул.

Он проследил за его взглядом и раскрыл рот от изумления. Песок больше не лежал в чаше податливой сыпучей поверхностью. Он обрёл форму, цвет, — замер неподвижно, сгустившись в подобие той сцены, в которой монах был одним из главных действующих лиц.