Книги
Избранный выжить
Ежи Эйнхорн был не религиозен, но он ценил и соблюдал еврейские традиции. Это именно традиции, считал он, и я к нему полностью присоединяюсь, позволили еврейскому народу сохранить свое национальное своеобразие и духовную целостность в течение бесконечно долгих столетий диаспоры. Впрочем, вопрос о религиозности – загадочный вопрос. Как измерить религиозность человека, если он о ней никогда не говорит? Недавно мне попалась статья, где утверждается, что существует ген религиозности. Изучали близнецов, по воле судьбы воспитывавшихся в разных семьях: в очень религиозной и совершенно секулярной. Оказалось, что воспитание неважно – оба ребенка вырастали либо очень религиозными, либо совершенно равнодушными к религии людьми. А соблюдение традиций, неважно, из каких побуждений, позволяет сохранить как внешнее, так и внутреннее своеобразие народа.
И самая главная традиция – традиция любви. Редко можно встретить книгу, которая была бы настолько пронизана любовью, как книга Ежи Эйнхорна. Любовь к родителям, близким, друзьям и подругам. Любовь-понимание, любовь-прощение и любовь-надежда. Спокойная и деятельная любовь врача к больному человечеству.
На презентациях книги в Москве и Санкт-Петербурге Ежи несколько раз задавали вопрос, каково его мнение о том, что сейчас происходит в России. Зная скромность Ежи, я видел, что ему не очень хочется отвечать на этот вопрос прежде всего потому, что он не считает себя достаточно компетентным в, если можно так сказать, русском вопросе. Да он и сам об этом сказал несколько раз. Но все же он сказал, что в России сейчас, по его мнению, демократия. Вернее, становление демократии. Это еще очень молодая и неопытная демократия со всеми присущими молодости и неопытности недостатками. А в ситуации, когда отсутствует стабильная правовая база для демократических свобод, когда положение в обществе тревожно и нестабильно, преимуществами демократии пользуются в первую очередь ее противники. Излечение от этой болезни – вопрос времени. Но излечение придет, поскольку демократия, как правильно сформулировал Ежи Эйнхорн, – единственная общественная форма, которая умеет сама залечивать свои язвы. При диктатуре эти язвы становятся все глубже и глубже, пока общество не приходит к катастрофе.
Книга Эйнхорна направлена не только против антисемитизма и даже не только против расизма. Она направлена против любой идеологии, в основе которой лежит ненависть – религиозная, национальная, расовая или классовая. Нельзя построить ничего хорошего без фундамента, а фундаментом является взаимное уважение и равные права личности. И не надо все валить на правительства. Пока люди не научатся признавать равенство себе подобных, будут возникать экстремистские политические группы, этнические и религиозные войны. Чем опасен расизм? Проповедник расизма приходит к людям, попавшим в силу тех или иных условий в бедственное положение, и говорит им: вы не хуже других. Вы лучше. Они хуже, а вы лучше. А раз мы лучше, значит все дозволено: травля в школах, преследование на работе. Того, кто хуже, можно и побить или даже убить. У него можно все отнять. Он – тот, кто хуже, – каким-то образом нажил свое добро, а я – тот, кто лучше, – не нажил; следовательно, он нажил все неправедным путем, плохим и недостойным способом, свойственным его классу (нации, религии, расе). И этот посыл чрезвычайно соблазнителен. Играя на этой струне, можно заставить людей убивать друг друга, принося доходы тем, кто их на эту бойню отправил…
В беседе с ректором Московского гуманитарного университета Юрием Афанасьевым Ежи Эйнхорн сказал, что самым важным событием в политической жизни мира после войны он считает «Декларацию прав человека», вошедшую в конституции большинства стран. Это признак того, что человечество идет к лучшему. «Но ведь это чисто бумажный продукт», – махнул рукой Афанасьев. «Согласен, – улыбнулся Ежи, – но ведь Библия и Манифест Коммунистической партии – тоже бумажная продукция. А посмотрите на последствия».
Все начинается с бумаги. Все, что пронизывает нашу жизнь сегодня – телевидение, авиация, полеты в космос, – все начиналось с рисунков и пометок в блокнотах чудаков, которых никто не воспринимал всерьез. Точно так же, как в наше сознание вошли компьютеры, через полтора-два поколения мы привыкнем к мысли, что все люди на земле равны. А как же быть с иерархией? Как быть с завистью? Да никак. Никакие принципы и декларации не могут отучить завистливого быть завистливым, а жадного – жадным. Только цвет глаз и волос тут ни при чем.
Почти все авторы рецензий на книгу упомянули в названиях статей о некоей «избранности» Ежи Эйнхорна. «Избранный понять» (Нина Катерли, «Вечерний Санкт-Петербург», «Бремя избранности» (Евгений Сагаловский, «Независимая газета»). И в самом деле, все меньше и меньше остается в живых свидетелей кошмара, постигшего Европу в середине XX века. Совсем немногие из них находят в себе силы и мужество рассказать о том, что им пришлось испытать. И уж вовсе единицы воистину
Посвящение
Это повествование я посвящаю
тем пятидесяти шести тысячам евреев в ченстоховском гетто, которым мир позволил умереть в безвестности – с горечью, печалью и вечной памятью,
тем почти пяти тысячам двумстам евреев, выжившим в лагере Хасаг и построившим, несмотря на незаживающие душевные раны, новую жизнь – с уважением и восхищением,
моим родителям, Пинкусу и Саре, подготовившим меня к жизни,
Нине, давшей мне счастливую судьбу – с огромной благодарностью, преклонением, глубоким уважением и безграничной любовью.
Я написал эту книгу, думая прежде всего о своих внуках, Дане, Микаэле и маленькой Ким, – надеюсь, что они когда-нибудь ее прочитают.
Предисловие
…для того же, кто лишит кого жизни, весь мир погибнет, если кто спасет кого, весь мир спасется.
Книга эта – не автобиография. В мои намерения не входило описывать себя самого или свою жизнь. Я хочу рассказать о людях, с которыми я встречался, и о судьбе ченстоховских евреев. Я – один из них.
Это и не исторический документ. Я не вел дневник, мог ошибиться в именах, названиях улиц и городов, точное время и последовательность событий также могли выветриться из памяти. Но все, о чем я пишу, было на самом деле: были такие улицы, и на них жили и умирали описанные в книге люди.
Мое повествование основано на деталях. Я помню, как выглядели дома, улицы, лестницы, комнаты, мебель, люди, помню выражение лиц этих людей, отдельные слова и целые предложения. Все, чем я живу сегодня, мои слова, поступки, ассоциации – все это оттуда. И для вас, тех, кто хочет прочитать книгу, я попытаюсь, насколько могу, передать врезавшиеся в память картины. И не только это. Я хочу поделиться тем, что я думал и думаю обо всем случившемся – не только тогда, в прошлом, но и теперь.
Память не могла вместить все то, что случилось много лет назад; поэтому, чтобы мое описание было как можно более точным, я говорил со многими людьми, с теми, кто вместе со мной пережил Ченстоховское еврейское гетто – с Каролой, недавно умершей младшей маминой сестрой, с моим младшим братом Романом, он живет сейчас в Канаде. Я говорил с Генеком Эпштейном, Соней Фрухт, Юреком Игра и Генри Фридманом – все они теперь во Флориде, и с жителями Нью-Йорка Хаймеком Ротенштейном и Генеком Уфнером, и с Митеком и Реней Шидловски из Аргентины, Игнацем Якоби, живущем во Франкфурте, и Абрашкой Вильгельмом – он, как и я, в Стокгольме. Все они – кроме Юрека – были со мной в лагере Хасаг-Пельцери и упомянуты в книге. Карола, Роман, Генек Эпштейн, Соня Фрухт и Хаймек Ротенштейн – это мое окружение с самого детства, а Генек Уфнер был моим школьным другом в Ченстоховской еврейской школе. Юрек Игра был участником еврейского движения сопротивления – «по другую сторону» гетто.