Феномен отчуждения имеет и другие клинические аспекты, которые я смогу обсудить лишь очень кратко. Прямым проявлением отчуждения или компенсацией его являются не только все формы депрессии, зависимости или идолопоклонства (включая фанатизм). Неудача в переживании собственной идентичности, занимающая центральное место среди истоков психопатологии, также является результатом отчуждения. Именно потому, что отчужденный человек объективировал свои мысли и чувства в чем-то внешнем, он перестал быть самим собой, у него нет чувства собственного «Я», чувства самотождественности. Недостаток чувства идентичности выливается в ряд следствий. Важнейшим из них является то, что оно препятствует образованию целостной личности и тем самым оставляет человека саморазорванным, лишая его способности «возжелать единое»[39]; если же он вроде бы и возжелал его, это желание лишено подлинности.

В самом широком смысле любой невроз можно считать следствием отчуждения; это так, потому что невроз характеризуется тем, что одна страсть (например, к деньгам, власти, женщинам и пр.) становится доминирующей и обособляется от целостной личности, превращаясь для человека в его повелителя. Эта страсть – его идол, которому он подчиняется, несмотря на то, что он способен подобрать своему идолу разумное объяснение, присваивая ему разнообразные и звучные имена. Им управляет частичное желание, на которое он переносит все утраченное им; и чем он слабее, тем оно сильнее. Он отчужден от самого себя как раз потому, что превратился в раба одной из частей самого себя.

Рассматривая отчуждение как патологическое явление, нельзя, однако, упускать из виду тот факт, что Гегель и Маркс считали его явлением необходимым, внутренне присущим человеческому развитию. Это верно применительно к отчуждению и в сфере разума, и в любви. Только в том случае, если я в состоянии отличить внешний мир от самого себя, если внешний мир становится объектом, я могу охватить его мыслью и, превратив его в собственный мир, вновь слиться с ним. Пока ребенок не осознает мир как объект, он не может охватить его мыслью и восстановить единство с ним. Человек вынужден отчуждаться, чтобы затем преодолеть этот рас кол в деятельности разума. То же самое верно применительно к любви. До тех пор, пока ребенок не отделил себя от внешнего мира, он остается его частью и, следовательно, не способен любить. Чтобы я полюбил «другого», он должен стать мне чужим; в акте любви чужой перестает быть мне чужим и становится мною самим. Любовь предполагает отчуждение – и в то же самое время преодолевает его.

Ту же идею можно обнаружить в пророческой концепции мессианского времени и в представлениях Маркса о социализме. В раю человек оставался растворенным в природе и не осознавал еще своей отделенности от природы и других людей. Человек приобретает самосознание путем непослушания, и мир отстраняется от него. Согласно пророческой концепции, в ходе истории человек настолько полно развивает свои возможности, что в конце концов достигнет новой гармонии с людьми и природой. Социализм в марксовом смысле слова может наступить только тогда, когда человек разорвет все свои первичные узы, превратится в полностью отчужденного и тем самым окажется в состоянии восстановить свое единство с людьми и природой, не принося в жертву ни целостности, ни индивидуальности.

Понятие отчуждения восходит к ранней стадии зарождения западной традиции, к мыслям ветхозаветных пророков, особенно к их пониманию идолопоклонства. Пророки монотеизма осуждали языческие религии как идолопоклонские не за то, что в них поклоняются нескольким богам вместо одного. Основное различие между монотеизмом и политеизмом не в количестве богов, а в наличии отчуждения. Человек расходует свою энергию, свои художественные способности на создание идола, а затем поклоняется ему, хотя тот не что иное, как плод его собственных усилий. Его жизненные силы вылились в «вещь», но эта вещь, став идолом, переживается не как результат его собственных созидательных усилий, а как нечто отделенное от него, превосходящее его и противостоящее ему, чему он поклоняется и что господствует над ним. Как говорит пророк Осия (14; 4): «Ассур не будет уже спасать нас; не станем садиться на коня и не будем более говорить изделию рук наших: „боги наши“; потому что у Тебя милосердие для сирот». Идолопоклонник склоняется перед делом рук своих. Идол представляет в отчужденной форме его собственные жизненные силы.

Принцип монотеизма, напротив, заключается в том, что человек бесконечен, что в нем нет частичного качества, которое можно было бы превратить в целое, наделив самостоятельным существованием. Бог в монотеизме непостижим и неопределим; Бог – не «вещь». Созданный по образу и подобию Божьему, человек сотворен носителем бесконечного количества свойств. В идолопоклонстве человек поклоняется и подчиняется проекции одного из своих качеств. Он не чувствует себя центром, из которого исходят жизненные проявления любви и разума. Он становится вещью, и его сосед становится вещью, точно так же, как их боги являются вещами. «Идолы язычников – серебро и золото, дело рук человеческих. Есть у них уста, но не говорят; есть у них глаза, но не видят; есть у них уши, но не слышат, и нет дыхания в устах их. Подобны им будут делающие их и всякие, кто надеется на них» (Псалом 134).

У современного человека, живущего в индустриальном обществе, изменились форма и степень идолопоклонства. Он стал объектом слепых экономических сил, управляющих его жизнью. Он поклоняется делу рук своих, он превращает себя в вещь. И не один лишь рабочий класс отчужден (в самом деле, пожалуй, квалифицированный рабочий выглядит не столь отчужденным, как те, кто манипулирует людьми и символами); отчуждены все. Процесс отчуждения, существующий в индустриально развитых странах Европы и Америки вне зависимости от их политической структуры, вызвал новую волну движения протеста. Одним из проявлений этого протеста является возрождение социалистического гуманизма. Именно в силу того, что отчуждение во всем индустриально развитом мире достигло того предела, за которым оно граничит с безумием, поскольку подрываются и разрушаются религиозные, духовные и политические традиции и создается угроза всеобщего уничтожения в ядерной войне, многие все яснее видят, что Маркс правильно уловил узловую точку болезни современного человека, что он не только видел эту «болезнь», как Фейербах или Кьеркегор, но и показал, что нынешнее идолопоклонство коренится в современном способе производства и изменить положение можно только путем полного изменения социально-экономической системы в сочетании с духовным освобождением человека.

Обзор сопоставления соответствующих взглядов Фрейда и Маркса на душевные заболевания с очевидностью показывает, что Фрейд в первую очередь имел дело с индивидуальной патологией, а Маркс – с патологией, свойственной обществу и проистекающей из особенностей устройства этого общества. Точно так же ясно, что содержание психопатологии, с точки зрения Маркса, совершенно отлично от того, как его понимает Фрейд. Фрейд рассматривал патологию преимущественно как невозможность установить должное соответствие между Ид и Эго, между инстинктивными требованиями и требованиями реальности; Маркс же рассматривает свойственное обществу заболевание как то, что в XIX веке называли la maladie du siècle, т. е. как отчужденность человека от собственной человечности, а значит, и от своих близких. Зачастую, однако, не замечают того, что Фрейд мыслил отнюдь не только в терминах индивидуальной патологии. Он также говорит и о «социальных неврозах». «Если развитие культуры, – пишет он, – имеет столь значительное сходство с развитием индивида и работает с помощью тех же орудий, то не вправе ли мы поставить диагноз, согласно которому многие культуры или целые культурные эпохи (а возможно, и все человечество) сделались „невротическими“ под влиянием культуры? За классификацией этих неврозов могли бы последовать терапевтические рекомендации, имеющие большой практический интерес. Подобная попытка применения психоанализа к культурному сообществу не была бы ни бессмысленной, ни бесплодной. Но требуется осторожность: речь идет лишь об аналогии. Не только людей, но и понятия опасно отрывать от той сферы, где они родились и развивались. Диагноз коллективных неврозов сталкивается и с трудностью особого рода. Пока речь идет об индивидуальном неврозе, опорой нам служит контраст между больным и его „нормальным“ окружением. Такой фон отпадает, когда мы имеем дело с однородно аффицированной массой, его нужно искать в чем-то ином. Что же касается терапии, то даже самый приближенный к реальности анализ социального невроза ничем бы не помог – кто располагает таким авторитетом, чтобы принудить массу лечиться? Несмотря на все эти затруднения, следует ожидать, что однажды ктонибудь отважится на изучение патологии культурных сообществ»[40] (курсив мой. – Э. Ф.).

Несмотря на интерес Фрейда к «социальным неврозам»[41], между взглядами Маркса и Фрейда остается фундаментальное различие. Маркс считает, что общество формирует человека, и поэтому корни патологии усматривает в специфических особенностях социальной организации. Фрейд же считает, что человек первоначально формируется благодаря опыту, полученному в семейной группе. Он недоучитывал того, что семья – всего лишь представитель общества, его агент. Он смотрел на различные общественные системы преимущественно с точки зрения того, какова требуемая ими степень вытеснения, а не под углом зрения специфики их организации и воздействия их социального качества на особенности мыслей и чувств членов данного общества.

Сколь бы ни было кратким обсуждение различий между взглядами Маркса и Фрейда на психопатологию, необходимо упомянуть еще один аспект, в котором их рассуждения строятся по тому же методу. С точки зрения Фрейда, первоначальный нарциссизм ребенка и более поздние оральная и анальная стадии в развитии либидо являются «нормальными» настолько, насколько они необходимы в процессе эволюции. Жадный ребенок-иждивенец – это еще не больной. Зато жадный взрослый-иждивенец, «фиксированный» на оральной стадии развития ребенка или «регрессировавший» до этой стадии, – уже больной. Основные потребности и стремления у ребенка и у взрослого одни и те же; почему же тогда один здоров, а другой болен? Совершенно очевидно, что ответ надо искать в представлении об эволюции. То, что нормально на одной стадии, патологично на другой. Иначе говоря, то, что необходимо на определенной стадии, – нормально и разумно. То, что не является необходимым с точки зрения эволюции, – иррационально и патологично. Взрослый, воспроизводящий детский уровень развития, не может его повторить именно потому, что он уже не ребенок.

Вслед за Гегелем Маркс использует тот же метод во взгляде на эволюцию человека в обществе. Первобытный человек, средневековый человек и отчужденный человек индустриального общества больны или здоровы настолько, насколько ступени их развития необходимы. Подобно тому, как ребенок должен психологически созреть, чтобы стать взрослым, так и род человеческий должен созреть социологически, добиваясь господства над природой и обществом, чтобы стать человечным в полном смысле слова. Как бы ни заслуживало сожаления все неразумное в прошлом, оно рационально на столько, насколько необходимо. Но когда род человеческий задерживается на такой стадии развития, которую ему следовало бы миновать, когда он оказывается в противоречии с возможностями, предоставляемыми исторической ситуацией, тогда его существование иррационально или, применяя термин Маркса, патологично. Идеи как Маркса, так и Фрейда по поводу патологии можно в полной мере понять, только обратившись к их эволюционистским представлениям об истории отдельного человека или человечества.