Линда с лицом отличницы переводила экологам на английский.

Сэм, размахивая руками, затараторил.

— Как так, во всем мире стреляют в бедных уточек, а у вас нет, вы, наверное, не в курсе, — перевела мне американка.

— Ну, как бы тебе объяснить, американец? Понимаешь, то, куда ты сейчас летишь, как ни крути, а все-таки восток, а там люди не совсем видят смысл покупать ружье, патроны, ехать за надцать километров кормить комаров, потом попадешь ли ты в ту утку — это еще большой вопрос. Да и что в ней кушать? А так как у нас народ мясной, то проще ту же утку купить в магазине и зажарить.

Линда закатывалась от смеха, но переводила.

— Так что уткам у нас безопасно, и вы можете к нам привозить своих, но за определённые деньги, — не унимался я.

Американцы удивлённо молчали.

Объявили о предстоящей посадке, и переводчица отправилась на свое место.

Я задремал и почувствовал, как шевелится моя куртка. Приоткрыв глаза, увидел, как Бил или Сэм пристегивает к моей куртке значки в виде летящих птиц и улыбается. Я закрыл глаза — пусть развлекаются.

Нас долго продержали на выходе из самолёта, так как ждали, когда подгонят лимузин бывшему президенту. Такой уж у нас характер, встречать бывших, как настоящих.

В аэропорту я получил свои коробки и переместился в сторону остановки 92 автобуса.

Так как всех иностранных граждан прогоняли через регистрацию в другом здании, то на выходе для соотечественников оказались только мы с ворчливым мужчиной из Домодедово.

Занимался рассвет, было промозгло, и возле остановки на улице я встретил курящую Линду.

— Вы же не из Гринписа, — улыбаясь, произнесла американка.

— Нет, конечно, но если вашим спутникам так хотелось, то я просто развлекался.

— Тогда что вы заявляете надписью на вашей куртке?

— Справедливость для всех. И больше ничего.

Я написал переводчице свой телефон, на случай если вдруг будут затруднения в нашем городе и прыгнул в Икарус-колбасу под 92 номером. Я ехал, и в голове волей-неволей возникали все персонажи, которых я встретил за эти два дня: и Руслан из гостиницы, и дед мороз с базара, и женщина-таксист, и американцы. Я устроился поудобнее так как ехать часа полтора, и шёпотом в воздух сказал: «And Justice for all».

Шел мокрый снег. Он хлестал под наклоном и, ложась на землю, превращался в грязную массу. Сквозь наполовину забрызганные окна автобуса ничего не было видно, но, зная город, как пять своих пальцев, по расположению фонарей и остановкам, я четко знал, где я нахожусь. Автобус с гулом и надрывом ехал вверх по наклону и повернул на проспект «50 лет октября». Дальше пошел бодрее, так как дорога уже была ровная.

Я вышел на остановке на проспекте «Правда», перед выходом свистнул водителю: