Это больше не обычная метка. Это развернутое заявление, сделанное читателю.

До определенного момента шумерское «письмо» зависело от хорошей памяти всех участников; оно больше было похоже на нитку, завязанную на пальце, чем на развитую систему символов. Но города торговали, экономика развивалась, и глиняные таблички должны были начать вмещать в себя больше информации, нежели простое указание на количество и вид товаров. Земледельцам и купцам требовалось записывать, когда засеяны поля и каким зерном; какие слуги с какими поручениями и куда посланы; сколько коров было отослано в храм Энлиля в уплату за данные предсказания (на случай, если жрецы просчитаются); сколько податей было отослано царю (на случай его просчета и требований новой дани). Чтобы зафиксировать столько информации, шумерам потребовались знаки, означающие слова, а не просто товары. Им нужна была пиктограмма для обозначения «коровы» – но также знаки для обозначения «послан» или «куплен»; пиктограмма для обозначения «пшеницы» – и знак для указания «посажена» или «погибла».

Нужда в знаках возросла, и развитие «кодов» могло принять одно из двух направлений. Знаки могли множиться, и каждый бы соответствовал отдельному индивидуальному слову – либо же пиктограммы могли преобразоваться в фонетическую систему таким образом, чтобы знаки означали звуки, части слов, а не сами слова; таким путем можно было построить из ограниченного числа знаков любое количество слов. В конце концов, стоило человеку увидеть пиктограмму «корова» и сложить губы в шумерское слово «корова» – тут же возникал звук. Затруднительно было бы употреблять длинное обозначение понятия «корова», и со временем знак стал представлять собой лишь первый звук в слове «корова». Затем его стало возможным использовать в качестве начального знака во всех сериях слов, которые начинались с того же звука, что и «корова».

В течение как минимум шестисот лет шумерские пиктограммы шли по этому второму пути развития фонетических символов[32]. Символы, нанесенные на мокрую глину палочкой с клинообразным концом, имели четкую форму – расширяясь сверху и сужаясь книзу. Что шумеры называли своим письмом, мы никогда не узнаем. Почти невозможно узнать, как выглядела постоянно эволюционировавшая технология на своей самой ранней стадии, а сами шумеры никак не отметили введенную ими новацию. Только в 1700 году изучавший Древнюю Персию ученый по имени Томас Хайд дал шумерскому письму название «клинопись», которым мы пользуемся до сих пор. Правда, это название ничем не помогало понять суть шумерского письма. Более того, сам Хайд считал, что аккуратные значки на глине были всего лишь некой декоративной каймой.

В Египте пиктограммами начали пользоваться несколько позже, чем в Шумере. Однако ко времени образования единого государства эти значки стали уже привычными. На плите Нармера справа от головы царя помещена пиктограмма, обозначающая каракатицу, – что также означает и его имя.

Не похоже, что египетские пиктограммы, которые мы теперь называем иероглифами, развились из системы счета. Скорее всего, египтяне научились технике пиктограмм от своих соседей на северо-востоке. Но в отличие от шумерских клинописных знаков, которые потеряли свое сходство с оригинальными пиктограммами, египетские иероглифы сохраняли узнаваемую форму очень долгое время. Даже после того, как иероглифы стали фонетическими знаками, обозначая звуки, а не предметы, они все еще узнавались как предметы: мужчина с поднятыми руками, пастуший посох, корона, сокол. Иероглифическое письмо представляло собою смесь знаков – некоторые из них оставались пиктограммами, в то время как другие уже превратились в фонетические символы. Иногда знак сокола стоял как звук, а иногда это был именно сокол. Поэтому египтяне создали символ, названный определителем: это был знак, ставящийся возле иероглифа, чтобы показать, чем тот выступает – фонетическим символом или пиктограммой.

Но ни пиктографическое, ни клинописное письмо так и не развились в полноценную фонетическую форму – в алфавит.

Шумерская письменность не завершила своей эволюции, так как была заменена аккадской (язык захватчиков Шумера). В то же время египетские иероглифы просуществовали тысячи лет, не потеряв своего значения в качестве картинок. Вероятно, загадка кроется в особом отношении египтян к письму: у египтян письменность была ключом к бессмертию. Это была магическая форма, в которой сами линии означали жизнь, могущество. Некоторые иероглифы были настолько сильны, что воспрещалось наносить их в магическом месте; их можно было рисовать или вырезать с учетом особых условий, дабы не привести в действие нежелательные силы. Имя царя, вырезанное иероглифом на монументе или статуе, обеспечивало ему присутствие на земле и после его смерти. Стереть такое имя царя означало убить его окончательно.

Шумеры, более практичный народ, не вкладывали столько смысла в свою письменность. Как и у египтян, у них было божество, покровительствующее письму – богиня Нисаба, которая также была (насколько мы можем судить) богиней зерна. А египтяне верили, что письменность изобретена богом Тотом, божественным писцом, создавшим самого себя силой собственного слова. Тот был богом письменности, но также и богом мудрости и магии. Он измерял землю, считал звезды и записывал деяния каждого человека, приводимого в Зал Мертвых на суд. Он не суетился, считая мешки с зерном.

Такое отношение к письму стало причиной сохранности иллюстративной формы иероглифов, так как сами картинки считались наделенными силой. В действительности далекие от фонетики иероглифы были удобны в том смысле, что не поддавались расшифровке, если у вас не было ключа к их значению. Египетские священнослужители, владеющие информацией, охраняли границы своих знаний, держа этот инструмент в своих руках. Именно тогда умение читать и писать стало признаком силы.

На деле иероглифы были так далеки от ясности, что способность понимать их значение начала пропадать еще тогда, когда Египет существовал как единая нация. Мы находим сведения о говорящих по-гречески египтянах, еще в 500 году н. э. писавших длинные пояснения связей между знаком и его значением. Например, Гораполло в своей «Иероглифике» объясняет различные значения иероглифа, имеющего вид грифа, отчаянно смело (и неверно) пытаясь выразить связь между знаком и его значением:

«Когда они подразумевали мать, зрение, границы или предвидение, они рисовали грифа. Мать – так как у этого вида животных нет самцов… гриф отвечает за зрение, так как из всех животных у него самое острое зрение… Знак означает границы, потому что, когда вот-вот разразится война, он ограничивает пространство, на котором произошла битва, зависая над ним на семь дней. [И] предвидение – потому что… он ожидает много трупов, которыми обеспечит его это кровопролитие»{34}.

Со временем значение иероглифов полностью стерлось, и письменность египтян оставалась непонятной до тех пор, пока однажды отряд наполеоновских солдат, копая землю для закладки фундамента форта, который Наполеон задумал построить в дельте Нила, не наткнулся на 700-фунтовый кусок базальта с тройной надписью, сделанной иероглифами, позднеегипетским письмом, а также по-гречески. Эта скала, теперь известная под названием «Розеттский камень», дала лингвистам ключ, необходимый для начала работы по расшифровке египетской иероглифической азбуки. Таким образом, военные, которые уже и ранее в течение многих веков поставляли ученым материалы, приводившие к открытиям, помогли вернуть возможность прочесть древнейшие поэмы и эпические произведения египтян. Впрочем, великая литература никогда не была независимой от войны – как не может она стряхнуть с себя коммерческую зависимость.

Иероглифы смогли сохранить свою магическую и мистическую природу только потому, что египтяне изобрели для ежедневного пользования новый и более простой алфавит. Иератическое письмо стало упрощенной версией иероглифического написания с редукцией знаков до нескольких быстро наносимых линий (по У. В. Дэвису – «скорописная версия» иероглифического письма). Иератическому письму отдавали предпочтение при ведении деловых записей бюрократы и административные служащие. Его изобретение предварило появление бумаги. Неважно, насколько просты линии – их все равно невозможно быстро писать на глине.

В течение многих веков глина была традиционным материалом для письма и у шумеров, и у египтян. Ее было много, ее можно было использовать снова и снова. Письмо на гладкой поверхности глиняной пластинки, которую сушили на солнце, могло храниться многие годы – но простым намачиванием поверхности можно было стереть запись или изменить ее, исправляя и искажая значение написанного. Записи, которые следовало защитить от подделок, можно было обжечь в огне, превращая отметки в прочный, не допускающий изменений архивный материал.

Но глиняные пластинки были тяжелыми, неудобными для хранения и трудными для переноски с места на место, они сильно ограничивали количество написанного в любом послании (на досуге можно поразмыслить об этом как о способе противостояния многословию, поощряемому появлением компьютеров). Примерно около 3000 года до н. э. египетские писцы осознали, что папирус, использовавшийся в качестве строительного материала в египетских домах (тростник, уложенный крест-накрест, размягченный и размятый в бесформенную массу, а затем тонкими листами высушенный на солнце), также может служить поверхностью для письма. При наличии кисточки и чернил иератическое письмо можно было очень быстро наносить на папирус.

В Шумере, где подобного материала не было, глиняными табличками продолжали пользоваться еще долгие века. Через пятнадцать сотен лет, когда Моисей привел семитских потомков скитальца Авраама из Египта на сухие просторы Ближнего Востока, Господь вырезал скрижали для них на каменных таблицах, а не на бумаге. Израильтянам пришлось изготовить специальный короб для таких таблиц, чтобы их можно было таскать с собой.

С бумагой же было много проще. Послание можно было скатать в трубку, спрятать под одеждой или положить в карман. Широко расселившиеся по долине реки Нил бюрократы нуждались в простом способе связи между севером и югом; посланец же, который передвигался вверх по Нилу с сорока фунтами глиняных табличек, безусловно, испытывал неудобства.

Египтяне воспользовались новой удобной технологией. Иероглифы продолжали вырезать на стенах гробниц, на памятниках и статуях. Но письма и прошения, инструкции и угрозы писались на папирусе, который сминался, намокая, и ломался, постепенно старея, а через какое-то время превращался в горсть пыли.

Мы можем проследить историю семейных затруднений шумерского царя Зимри-Лима по громоздким глиняным таблицам, которые кочевали взад-вперед между опаленными солнцем городами Месопотамии, – но мы очень мало знаем о каждодневной жизни фараонов и официальных лиц страны после начала массового использования папируса. Их печали и срочные послания потеряны; написанные ими или для них истории – все это исчезло без следа, как стертый электронный файл. Таким образом, тысячи лет назад человечество впервые обрело не только возможность писать, но и достигло первого технологического успеха, который со временем обернулся в недостаток, отомстив человеку недолговечностью.