Они теперь раскачивались из стороны в сторону, издавая низкий гул, пока жрец пил из серебряного кубка. Допив, он установил кубок между грудей алтаря.

Он взял клинок и, указав на юг, восток, север и запад, воззвал к четырем князьям ада.

Сатана, повелитель огня Люцифер, светоносец Белиал, не имеющий властелина Левиафан, змей глубин.

В кустах маленькая девочка тряслась от страха.

— Аве Сатана.

— Я взываю к тебе, Повелитель, Князь тьмы, Король ночи, разверзни врата ада и услышь нас. — Жрец выкрикивал слова не как молитву, а как приказ. Под звуки своего голоса он извлек пергамент. Блики пламени просвечивали сквозь него, словно кровь. — Мы просим плодородия нашим злакам, изобилия нашей чаше. Уничтожь наших врагов, напусти немощь и боль на тех, кто хочет помешать нам. Мы, преданные тебе, требуем достатка и наслаждений. — Он положил руку на грудь алтаря. — Мы берем то, что хотим во имя твое, Повелитель Мук. Во имя твое мы говорим: Смерть слабым. Благополучие сильным. Жезлы нашего секса твердеют, наша кровь горяча. Пусть наши женщины сгорят за нас. Пусть они получат нас без остатка. Он хлопнул рукой по телу, затем между ног алтаря, и тогда проститутка, достаточно опытная, застонала и начала двигаться под его рукой.

Голос его стал звучать громче по мере того, как он продолжал просить. Он наколол пергамент на кончик кинжала и держал его над огнем черной свечи до тех пор, пока от него не остался лишь запах дыма. Круг из двенадцати мерно раскачивался в пении позади него.

По какому-то сигналу двое в плащах втолкнули внутрь круга молодого козленка. Глаза его закатились от ужаса. Они продолжали петь, теперь почти перейдя на крик. Уже был занесен атамас, обрядовый нож, только что заточенное лезвие которого мерцало в свете восходившей луны.

Когда девочка увидела как лезвие разрезает белую шею козленка, она попыталась закричать, но звук не слетел с ее губ. Ей захотелось бежать, но казалось, что ноги вросли в землю. Она прикрыла лицо руками, всхлипывая и желая позвать своего отца.

Когда, в конце концов, она снова открыла глаза, кровь уже струилась по земле. Она стекала по краям неглубокой серебряной чаши. Голоса мужчин слились в ее ушах в рычащий гул, когда она смотрела как они бросали обезглавленную тушу в очаг.

Теперь вонь паленого мяса тяжело повисла в воздухе.

С улюлюканием мужчина в козлиной маске сорвал с себя плащ. Под ним было голое, очень белое тело, блестевшее от пота, хотя ночь была прохладной. На его груди мерцал серебряный амулет, испещренный старинными и непонятными символами. Он раздвинул ноги алтаря, затем сильным движением вошел в него. С пронзительным воплем другой мужчина упал на вторую женщину, прижимая ее к земле, в то время, как остальные сорвали с себя плащи и стали танцевать вокруг очага.

Она увидела своего отца, ее собственного отца, глубоко погрузившего руки в священную кровь. Пока он танцевал с остальными, кровь стекала по его пальцам…

Клер проснулась от крика.

Затаив дыхание, покрытая ледяным потом, она съежилась в простынях. Трясущейся рукой она нащупала выключатель на лампе около кровати. Ее света не хватало, и она поднялась, чтобы включить остальные светильники, до тех пор, пока свет не залил маленькую комнату. Руки ее по-прежнему не обрели твердость, когда она достала из пачки сигарету и зажгла спичку.

Сидя на краю кровати, она молча курила.

Почему этот сон вернулся снова теперь?

Ее врач сказал бы, что это ответная реакция на недавнее замужество ее матери — подсознательно она чувствовала предательство по отношению к отцу.

Это чушь.

Клер выпустила струю дыма. Ее мать прожила вдовой больше двенадцати лет. Любая здравомыслящая, любящая дочь хотела бы счастья своей матери. Любящей дочерью она и была. Относительно здравомыслия она не была столь уверена.