— Ты ее и не увидишь, — недобро усмехается великая княгиня.

Подбоченясь и гордо выпятив грудь, князь Мал рассматривает открывшийся перед ним город. Стольный град всей Руси расположен на высоких днепровских холмах, окруженный широким земляным валом и толстой крепостной стеной. Стоят по углам стен сторожевые башни, торчат заборола, разверзлись темные провалы крепостных ворот, блестят шлемы и наконечники копий охраняющей их стражи. Лепятся по склонам зеленых холмов посады, у впадения в Днепр Почайны раскинулась пристань, к самой реке спускаются хижины рыбаков и ремесленников.

Но не на крепостные стены, не на жилища горожан и рыбаков смотрит князь Мал, его взор прикован к стоящему на вершине самого высокого холма великокняжескому терему. Матово отсвечивают под лучами солнца его белые гладкие с гены, выложенные из каменных плит, всеми цветами радуги сверкают узорчатые оконные стекла, словно жарким огнем пылает многоскатная медная крыша. А над теремом вонзилась в небо высокая изящная стрельница-смотрильня, подарок покойного Игоря жене, чтобы она могла первой узреть возвращающегося из походов своего мужа-воителя.

Лодия утыкается носом в прибрежный песок, останавливается. Князь Мал выпрямляется на лавке, довольно щурит глаза, всей пятерней гладит пушистые усы. Ему действительно приготовили княжескую встречу. На берегу в полном воинском облачении стоят ряды киевских воинов, дорога, ведущая от реки, устлана коврами. Что ж, так и должно быть. Древляне взяли жизнь киевского князя, взамен они дают Киеву и княжьей вдове нового князя и нового мужа.

Встав с лавки, Мал хочет шагнуть на песок, но останавливается. Несколько десятков киевских дружинников входят в воду, выстраиваются вдоль бортов. Воины без щитов и копий, в руках у них толстые веревки. По команде воеводы, взмахнувшего на берегу мечом, они продевают веревки под днища лодий, согласованно рвут их вверх. Лодии поднимаются из воды и плывут, плывут по воздуху. Мал садится на лавку, важно надувает щеки. Он еще никогда не слышал, чтобы кому-либо на Руси оказывались такие почести.

Медленно плывут над дорогой древлянские лодии. Идущий впереди воевода останавливается, поднимает меч, и Малу кажется, что под усами киевлянина мелькает зловещая усмешка. Наверное, почудилось. Ведь так ласково светит солнце, так мирно плещет речная волна, так спокойно и радостно на душе.

Воевода опускает меч, и воины, несущие лодии, одновременно выпускают веревки из рук. Раздается треск ломаемых жердей, свет меркнет в глазах у Мала. Лодии падают в темноту глубокой ямы, трещат от удара о землю, заваливаются на бок. Мал вскакивает на ноги, вырывает из ножен меч, кричит воинственно, задрав вверх голову. И тотчас крик застревает у него в горле: затмевая дневной свет, сплошным потоком с десятков заступов летит на древлян земля…

Скрестив на груди руки, стоит на стрельнице-смотрильне Ольга, смотрит, как дружинники заравнивают землю на том месте, где только что плыли к ее терему древлянские лодии.

— А ночью, Свенельд, ты поведешь дружину в древлянскую землю, — говорит она стоящему рядом воеводе, — прямо к их главному граду Искоростеню. Пока им неведома судьба князя Мала, ты должен пройти болота-трясины и скрытно напасть на город. Внезапность утроит твои силы и сбережет много крови…

Оставшись одна, Ольга снова подходит к узкому окну стрельницы. Сколько раз стояла она точно так, всматриваясь до рези в глазах, не показались ли за излучиной Днепра ветрила лодий Игоря, возвращающегося из похода, не клубится ли пыль в заднепровских далях под копытами коней его дружины? Отсюда Киев виден как на ладони. Прямо перед ней раскинулась Старокиевская гора, застроенная ниже великокняжеского терема хоромами и усадьбами боярской и дружинной знати, еще ниже по склонам жмутся друг к дружке тесные и приземистые домики горожан с их двориками и огородами, А за крепостной стеной, ближе к Днепру, видны торговые и ремесленные посады: Киселёвка, Щекавица, Подол, черные и желтовато-серые дымы, поднимающиеся над кузнями, пятнают чистоту неба и застилают нежную голубизну Днепра. Гавань у Почайны сплошь уставлена купеческими лодиями и заморскими кораблями, на торжище, недалеко от берега, всегда черно от разлившегося по нему людского моря. Чего там только нет: цветная парча и шелка, привезенные из далеких Индии и Китая, Персии, Египта, быстроногие кошки-гепарды и обученные охотничьи соколы, дразнящие обоняние острые пряности и диковинные заморские раковины, голубоватые клинки из знаменитой русской харалужной стали и серебряные заздравные чаши, украшенные тонким, замысловатым узорочьем.

О славный красавец Киев, мать городов русских! Как не восхищаться тобой!

Они разговаривают вдвоем, без свидетелей, киевский тысяцкий Микула и полоцкий князь Лют.

— Князь, я к тебе от великой княгини Ольги, — звучит голос Микулы. — Ты знаешь, что древляне убили князя Игоря, ее мужа, и великая княгиня зовет тебя под свои стяги.

Взгляд Люта направлен в угол светлицы, он задумчиво гладит свою густую бороду.

— Я слышал об этом. Князь Игорь дважды хотел взять дань с древлян и заплатил за это жизнью.

— Князя Игоря убили смерды, его данники. Сегодня они взяли жизнь киевского князя, а завтра захотят твоей. Ты этого ждешь, полоцкий князь?

— Нет, тысяцкий, я этого не жду и не хочу. И будь моя воля, я уже завтра выступил бы в помощь великой княгине. Но я не могу сделать этого.

Он встает со скамьи, шагает к открытому окну. Невысокий, плотный, с суровым лицом воина, левая рука положена на крыж меча. И хотя Микула давно знает полоцкого князя, он с интересом за ним наблюдает. Он понимает, какие страсти бушуют сейчас в душе Люта, как тому нелегко, и потому молчит тоже.

Варяги, предки Люта, пришли на русскую землю вместе с ярлом Рюриком. Тот, мечтая о Новгороде, остался на Ладоге, а дед Люта, Регволд, осел со своей дружиной на полоцкой земле, породнился со славянами, остался у них. Вскоре он стал полоцким князем, его дружина смешалась с русами, обзавелась женами-славянками. И, защищая эту исконно русскую землю от воинственных соседей — летгалов, земгалов, куршей, а позже от захватчиков-тевтонов императоров Генриха и Оттона, — они стояли в одном боевом строю — славяне и некогда чужие им варяги. Как и все русские князья, полочане признавали над собой власть великих киевских князей, ходили со своими дружинами под общерусским стягом в походы, в трудную годину просили помощи у Киева. И Микула знал, что вовсе не какие-то личные счеты с киевскими князьями заставили сейчас Люта ответить ему отказом.

— Тысяцкий, — звучит от окна голос полоцкого князя, — мой дед был варягом, а моя бабка — славянкой. Мой отец был уже наполовину варяг, а мать опять славянка. Скажи мне, кто я?